самыми немыслимыми образами и при нелепейших иногда обстоятельствах, мне пришлось переспать со всем племенем. Вероятно, информация о моем безотказном желании из уст в уста передавалась, и девушки с удовольствием пользовались моей услугой, словно каждая была обязана это сделать, как медицинский осмотр.
Встав над обществом, я утратил бдительность и чувство меры. Не подходивших ко мне и не требующих любви, молчаливых японок я вызывал по очереди в хижину, когда мне хотелось чего-то новенького, и я был готов к любви и сексу. Я делал свое дело, зная, что в этот момент кто-то из девчонок подсматривает за нами в щель тростниковой стены. Но мне уже не было стыдно. Скорее, было безразлично.
Нетронутыми остались несгибаемые отселенки, вероятно, это было выше их достоинства, и индонезийки-стюардессы, трогать которых я боялся во избежание заболеваний, которые они могли носить в себе. Здесь инстинкт выживания работал четко.
Мужской организм не всесилен. В течение последующих месяцев, удовлетворив себя с избытком, я начал сторонится женского общества. Они же, всеми доступными им способами, пытались достать меня. Ко мне, как к вождю племени, приносились разные дары суши и моря. Устраивались танцы живота. Подползали ко мне задом, открыв все свои прелести. По-звериному дрались между собой, чтобы стать любимой женой. Но в большей степени все это было напрасно. Только я сам, желая, когда и с кем провести время, мог себе выбрать партнершу, подкормить ее неприкосновенным запасом из своих тайных кладов и облагодетельствовать в соответствующем плане.
И вот настало оно – время разброда и шатаний, поддерживаемое распрями и конкуренцией между самками, подогреваемое обделенными отселенками.
Междоусобная ненависть и недовольство разделили нас на два лагеря.
Дожди на острове давно закончились. Я как младенец спал в своей комнатке, которую отгородил по праву старшего в общем бараке от остальных, и видел свою Москву, квартиру, сына, работу. Мне снилось все сразу, без всякого сюжета. И счастливое чувство, заполнявшее весь организм, не хотело отпускать разум из сновидения, даже когда кто-то усиленно стал меня тормошить. Была ночь. Это были мои девчонки.
– Володя, вставай, – вполголоса говорили они наперебой.
– Вставай же быстрее.
– Что случилось? – спросил я, еле различая в темноте склонившиеся надо мной силуэты и пытаясь спросонья сосредоточиться, где нахожусь.
– Тебя сейчас прибьют. Или кастрируют, – приводя меня в чувство, говорила одна из девушек и добавляла другая.
– Гретта, стерва, в компании со своими всех заводит, говоря, что ты сейчас трахаешься только с нами и лучшую еду отдаешь только нам, а остальных вообще за людей не считаешь.
– Кесиди тогда еще, оказывается, вытащила, с этими сволочными стюардессами, все спиртное из самолета и спрятала. Ты видел, они у нее на побегушках. А сегодня ночью она с Греттой и Лизкой назюзюкались, кого-то еще подпоили и давай катить бочку на нас и на тебя.
