Или такой, знаешь, метеозонд. Их еще раньше за летающие тарелки принимали.
– Отражение чего и в чем? – спросил Тэк.
Дымные пласты бурлили. Показывалась то одна, то другая луна, порой обе. Поднялся ветер. Небо исцелялось. Больше половины небесных облаков уже срослось. Из дверей бара донеслись голоса:
– Эй, у нас теперь луна! И еще Джордж!
– Свети мне, свети, полный Джордж…
– Уй блин, Джун и Джордж не рифмуются же!
(– А Тэк и Джек – да, – шепнула Ланья, хихикнула и выудила из кармана губную гармошку.)
– Ну ты ж помнишь, чего он сделал с этой беленькой девочкой…
– Ой ёпта, ее так звали?
Ланья вдула ему в ухо ноты. Он шарахнулся («Эй!..») и снова придвинулся в смятении. Она взяла его за указательный палец. Расплющенную костяшку что-то пощекотало. Ланья водила губами по руинам первого сустава его большого пальца. Крики за спиной стихли. Светила над головой расплылись в надвинувшихся облаках. У его груди она наигрывала ленивую музычку, шагая следом за бывшим солдатом и бывшим инженером. Ее движение тянуло его. Она прервалась, чтобы сообщить:
– Ты вкусно пахнешь.
– Чего? Да воняю, наверно. – И поморщился.
– Я серьезно. Вкусно. Как груша в коньяке.
– Вот что бывает, если бомжуешь три недели, а помыться негде.
Она носом потерлась об ответвление его руки.
Он решил, что она занятная. И ему нравилась ее занятность. И он сообразил: это потому, что с ней проще нравиться… себе самому; и вынырнул из этих мыслей, стараясь не улыбаться. Она играла то и это.
Он стучал газетой и тетрадью по ноге, пока не вспомнил Джона, который ему не нравился, – и тогда перестал.
5
Ищи тень в этом двояко-осиянном мареве. Темное причастие на горящих улицах, в этом пейзаже и с воспалением чувств, обещает более стерильные муки. Облака отбились от рук и заваривают упование. Что проку нам всем от двух лун? Чудо порядка иссякло, и я остался в городе без чудес, где может случиться что угодно. Новые аллюзии на беспорядок мне ни к чему. Этого мало! Поищи в дыму исток огня. Не прочти в углях ни успеха, ни отчаяния. Эта грань скуки тоже яркая. Я вступаю в тьму закрая насквозь. И здесь обманчивое тепло, что ни о чем не просит. Здесь предметы теряются, освещаясь двоякостью.
Средь веселья их похода по ночным улицам, средь восклицаний и спекуляций по поводу близнецовых спутников он, уже очутившись на темной лестнице у Тэка – шаги грохочут вокруг, вниз, вбок, затем восходящий грохот, – сообразил, что не запомнил, через какую дверь они сейчас вошли из ночи; осталось только воспоминание о выходе поутру.
– Отличная мысль! – Ланья позади него тяжело дышала. – Праздник Полного Джорджа!
– Если Джордж – та, что полная, – отозвался Тэк. – Извиняюсь; прибывающая.
– Высоко ты живешь? – впереди спросил Джек.
Орхидея подпрыгнула на бедре. Тетрадь и газета – газету он пока не открывал – так и стиснуты в повлажневших пальцах.
– Еще один – и… Не-а.
