в сущности, стол, скатерть свешивалась, закрывая им ноги – Каренин не знал, что делает Ибсен в своих прюнелевых ботиночках и потому приказал еду норвежцу подавать отдельно (его так научили в Полтаве): манекен отсажен был за геридон, который крутился на единственной своей ноге, напоминая Вронского на балу.
В реальной жизни, если она существует, каждое событие (почти) – само по себе; правда же культуры (Каренин искал) в том, чтобы почти всё свести (воедино).
Француженка легко совпадала с Инессой Арманд, всё лучшее перепадало детям, и заплясать можно было когда угодно – и только Егоров худо лепился к тому, к чему или кому его прилепляли.
«Может статься, Егоров – источник наслаждения? – задумался Алексей Александрович наедине. – Источником наслаждения самоуверенно женщины считают себя, но ведь мужчина – сам источник своему наслаждению, оно в нем самом, и это легко доказать, достигнув наслаждения без женщины вовсе. Женщина – лишь момент приложения, живая иллюстрация возможности или фантазия».
Мужчина острым взглядом прошил женщину, и на ее поверхности заплясали разноцветные червячки.
Мужчина острым взглядом прошиб женщину —
Женщины куда более биологические существа, чем мужчины.
В живой природе им (мужчинам) не может быть равенства.
Глава девятая. Заманчивое единство
Определенно, этот Егоров был вещью в себе.
Келдыш, Мичурин, отец Гагарина заметно начинали тяготиться своею индивидуальностью, как и Крупская, Книппер, Лора: всё было за то, что они своей цели добьются, слившись с кем (чем) им слиться полагалось: с ближними своими, дальними, хоть с неодушевленной природой.
Вероятно было, что и люди, которые своей индивидуальностью дорожат и не соглашаются от нее отказаться ради ближних или ради возвышенной идеи – Алабин, Каренина, Толстой – сохранят себя (останутся собою) на более или менее продолжительный срок, пока им не надоест.
В конце концов (знал один Менделеев) все они сольются в некое заманчивое единство.
Если этим единством был Егоров —
– Когда-то я ходил с косой и поедал собственных детей! – Дмитрий Иванович затемнял, переводя на себя.
«Истина от логики не зависит», – понимали.
Узкие филологи, цеховые специалисты и любители-антиквары комически приседали: быв необыкновенным человеком (!), Егоров сделался вещью.
– Когда-то, – Дмитрий Иванович говорил, – я —
«Пугал и радовал не только словами, но и мыслями!» – прибавляли.
Решительно на Сенатской площади не было повода стрелять – усталые, как после широкого бала, декабристы разошлись по домам.
Я оказался подпоясан пестрым кушаком, как подпоясываются уличные разносчики; кто-то пустил слух, что я пользовался от одной старухи.
Тем временем персонифицированные добродетели свободно расхаживали с человеческими лицами: Ленин был ходячая Человечность,
