оказываешься в другом мире!..
–…и ты будто возвращаешься к жизни.
Осторожно, шаг за шагом, продавливая листы железа, мы спустились на чердак. В тёмном углу, под деревянными балками, забился голубь. Взметнувшись, он неуклюже вылетел в окно, оставив после себя горстку перьев.
–Смотри, – прошептал Кирилл и подошёл к балкам. Там лежала завёрнутая в полиэтилен книга. Кирилл распотрошил обёртку и наугад раскрыл книгу:
–Какой-то артефакт.
В тусклом свете подъезда мы смогли разглядеть находку. Это был большого формата блокнот с плотной, под кожу, обложкой. Несколько страниц были исписаны от руки; я бегло просмотрела их, раздумывая, почему блокнот хранился на чердаке.
–Может, это сектантский кодекс? – пошутил Кирилл. – Ладно, пойдём.
–А с этим что делать?
–Возьмём пока.
Мы вышли из переулка и зашагали к набережной Невы.
–Занятная штуковина, – задумчиво сказала я, на ходу разглядывая обложку книги. – Мне всегда нравились – не знаю, как бы это назвать – материальные свидетельства минувших дней… Посуда, одежда, черновики, письма… Особенно письма. Жил человек, и вот его не стало, а читаешь его письма, видишь его почерк – и человек оживает вновь.
–Да уж, это не какие-нибудь эсэмэски или электронные сообщения…
–Всё, что останется от нас, виртуально…
–А это, считай, ничего…
Нева весело золотилась крупной рябью, и белые завитки, разбегавшиеся от катеров, наперегонки мчались к гранитным берегам. Лёгкие облака оплетали ярко-синее небо. Мы встали у парапета. С реки дул лёгкий, едва осязаемый ветер; он леденил кончики пальцев и нёс в себе запах солнца. Я замерла, не поверив, а поверив, улыбнулась: это был тот самый ветер, который я искала, ветер, летевший из детства, ветер, суливший, что всё будет хорошо.
–Хорошо как – ветер, – сказал вдруг Кирилл.
–Что? – я изумлённо взглянула на него: он, уже не первый раз, будто читал мои мысли.
–Хорошо, говорю, ветер…
–Да…
Мы подошли к музею-квартире Пушкина и свернули в залитый солнцем двор. Экскурсовод, молодой человек, заметно нам обрадовался. Он повел нас по старинным комнатам, щедро осыпая цитатами, фактами, датами. Он, а вовсе не Пушкин, был здесь хозяином: он присваивал себе мебель поэта, его произведения, его жизнь, он делал Пушкина бытовым, предсказуемым, объяснимым, он говорил насмешливо и едко, и Кирилл замкнулся, хмуро поглядывая по сторонам.
–А это послания к Н.Н., сто тринадцатой любви, которая и стала его женой, – вещал юноша, подводя нас к столику с письмами. – Конечно, Алексансергеич слегка преувеличил, ибо в его донжуанском списке гораздо меньше имён. Но факт остаётся фактом, список он создал своей рукой, а сколько имён он утаил, мы можем только гадать.
–Да неужели человек стал бы всерьёз писать такое? – сказал Кирилл.
–А почему бы и нет? – с готовностью отозвался юноша.
–Он
