возвратились к набережной.
–Как тебе Питер? – спросила я.
–Уже не Москва. Внешне как будто похоже, а потом видишь разницу.
Неужели он научился читать мои мысли?
–Здесь всё по-другому, – продолжал Кирилл. –Москва древняя…
–…будто старушка, – подхватила я.
–…а Питер молодой…
–…и гордый, как воин. Заметил, сколько здесь львов? Как будто они что-то охраняют. Никогда не спят…
–…и глядят на солнце, не мигая.
Мы присели на лавочку. Только сейчас я поняла, насколько устала. У меня болели ноги: видимо, кеды, которые я взяла в поездку, не подходили для долгих прогулок. Эти кеды мне очень нравились, я носила их с разными шнурками: на левой ноге оранжевый, а на правой – фиолетовый. «Зачем так? – спрашивали родители. – Выглядит нелепо…» Но я всё равно не меняла шнурки.
–Пойдём на разводку мостов? Или в другой раз? – спросил Кирилл, поглядывая на часы.
–Лучше сегодня.
Мы скоротали вечер в одном из кафе. Кирилл вдруг начал рассказывать о Николае Первом, о восстании декабристов, об Александре Втором, о революциях; он рассказывал так, словно видел всё своими глазами, и за окном исчезали машины, рекламные плакаты, асфальт; Петербург заполонили всадники и люди в старинной одежде, над площадью разносились выстрелы, гремели взрывы, стучали колёса экипажей. Я слушала затаив дыхание. Мне с трудом давалась история: учебники с их бездушным языком не трогали меня, и я всегда путала имена и даты; теперь, под неспешный рассказ Кирилла, картины прошлого словно живые проносились перед нами – близкие, понятные, правдивые и чарующие, как миф. Может, поэтому я и захотела учиться на мифологическом факультете?
Мы вышли из кафе, когда время перешагнуло за полночь. Синева наводнила город: светлая вдалеке, она казалась особенно густой над золотыми огнями домов. Дворцовая площадь светилась вспышками фотокамер, переливалась велосипедными трелями, махала флагами, разнося по округе смех, говор и гитарный бой, и ощущение праздника жизни, что-то новое, или, вернее, давно забытое старое нахлынуло настолько, что кружилась голова. А может, это усталость давала о себе знать, усталость от радости и впечатлений, от того, что пульс города совпадал с моим, что у меня не было ни прошлого, ни будущего, а только настоящее? Мы уселись прямо на брусчатку и подпевали музыканту в толпе таких же бездомных, как мы. Площадь кружила каруселью вокруг колонны, и стоило только закрыть глаза, чтобы улететь в неведомую даль, где полыхали зарницы под недремлющим оком Александрийского ангела.
Кирилл напомнил о мостах. Карусель нас вынесла к набережной, где плотной стеной стояли зрители. Мы с трудом отыскали свободное место у парапета и принялись ждать, стараясь не замёрзнуть. В небе причудливыми узорами чернели редкие облака; синева растаяла, и даль окрасилась розовой, почти прозрачной дымкой. На реке выстроилась длинная вереница катеров. Молчаливые и спокойные, застыли на берегу бронзовые львы. И природа, и город, и люди – всё стихло, всё замерло в безмолвном ожидании, и лишь в отдалении, подобно биению сердца, мерно стучали
