вагонов… Скоро и мы поедем. Я украдкой взглянула на Кирилла – он сидел напротив и смотрел в окно, а за его спиной, на стене купе, мелькали тени, и его лицо то пропадало, делаясь далёким и призрачным, то отчётливо проступало, немного уставшее, с лёгкими складками у нижних век. Было душно, и я находилась в каком-то оцепенении, не решаясь заговорить.
Вдруг в коридоре раздались весёлые голоса, и к нам ввалилась компания молодых людей – три юноши и девушка. Они заслонили челноков и принялись раскидывать вещи по полкам. Их появление растормошило нас, и мы тоже оживились, заговорили, задвигались.
Ребята были из Украины; они уже посмотрели Москву и теперь ехали в Питер. Мы быстро перезнакомились, и когда поезд, постукивая и поскрипывая, неторопливо набирая ход, полз по вечерней Москве, уже вовсю распевали песни под гитару, на которой играл белобрысый юноша, самый старший из их компании. Мы пели украинский рок, русский рок, зарубежный рок и чувствовали, что мыслим на одном языке. Спать собирались нескоро – да и какой сон, когда тебе семнадцать и ты едешь в Питер! Но и в самый разгар веселья, в минуты общего безудержного смеха я подчас замечала какое-то необъяснимое выражение на лице Кирилла. Он был замкнут, и чем больше старался вести себя как все, тем сильнее бросалась в глаза его отстранённость. Оказалось, он тоже умел играть на гитаре, но голосом сильно уступал белобрысому и потому всё больше слушал, чем пел, и тогда его взгляд застывал; Кирилл будто забывал, где находится, и уходил в свои мысли. Ему не было скучно, нет, он отвечал, улыбался, но наш разговор не занимал его, хотя и не вызывал неприязни.
Когда в поезде притушили свет, а челноки вопреки нашему концерту давно спали, подошла рассерженная проводница: «Горланите! Совесть-то надо иметь!» Белобрысый с готовностью спрятал гитару: его клонило в сон. Проводница скрылась, и началась возня, кто займёт верхние полки; ребята толкались рюкзаками и хохотали. Белобрысого оттеснили, и он, беззлобно ругнувшись, привалился к столику и захрапел. Нижние места уступили нам, девушкам. Кирилл сел у меня в ногах. Мерцали лампы, и в их тусклом сиянии белели пылинки. Стало прохладно. Кирилл дал мне свою ветровку. Вагон плавно покачивался и скрипел. Я уснула.
Проснулась я от слепящего солнца. Тоненькие занавески были до половины подвёрнуты, и жаркие лучи, вспыхивая, озаряли стены купе. Кирилл спал сидя, обхватив свой рюкзак и чуть свесившись над проходом. Девушка и белобрысый, с ногами забравшись на лавку, перекидывались в карты; их друзья мирно посапывали на верхних полках. Челноки на боковых местах тоже спали. Я взглянула на часы – скоро будем в Питере.
Я села. Что-то мягко упало на пол – ветровка. Я подняла её и набросила на плечи Кирилла. Он мгновенно проснулся, выпрямился – ветровка съехала на сиденье – и огляделся.
–Хочешь прилечь?
Кирилл помотал головой. На его щеке виднелись лиловые следы от рюкзака.
Я подвинулась к окну. Под бескрайним голубым небом роились островки пышной растительности: ближние мелькали так быстро, что глаз не различал ни кустов, ни деревьев, ни трав – сплошная
