так и норовила залезть в глаза. Филипп задумчиво смотрел на воду и его профиль, состоящий из безукоризненно ровных линий, казался наклеенным на стремительно розовеющее закатом небо.
Дорога еще дымилась клубами пыли.
– Поехали ко мне? – вымучил Филипп.
– Побереги себя для невесты.
– Только не притворяйся, что ты не хочешь. Я все еще помню этот твой запах, да и бедный пес чуть не озверел. Прям, как ты… в Гремице.
Я коротко вскинула глаза, но Филипп стоял против солнца. Его силуэт до боли напомнил другой. Тот, что я раньше хранила в памяти, опасаясь потерять навсегда. Высокая черная фигура; фиолетово-белые прозрачные солнечные лучи.
Папочка…
– Да брось ты, – повторил он. – У тебя уже крыша едет от воздержания…
– Ты меня бросил, помнишь? Твои подачки мне не нужны!
Филипп рассмеялся.
– Что мне еще остается? Твоя бабка едва не пустила нас с Ральфом по миру. Дядя Мартин пытается наклонить отца, в угоду этой же твоей бабке. И мой отец велит мне утихомирить тебя, пока не соберется с силами: настолько ты не в его вкусе.
Не зная, как поступить, я ухватилась рукой за маленькую скользкую седельную луку.
В другое время я в жизни не полезла бы на эту больную на всю голову лошадь, но оставаться рядом с Филиппом было невыносимо, а к Цезарю я боялась даже притронуться. Я резко сунула ногу в стремя, подтянулась и… брякнулась навзничь. На влажную от вечерней росы траву. Седло болталось под животом у животного, и конь затанцевал на месте, волоча стремена.
– Ты забыла проверить, закреплена ли подпруга, – сказал Филипп сверху и придержал испуганного коня. – Тише, малыш, тише… Человеческие женщины всегда причиняют боль.
Рывком, я приподнялась на локтях. Удар о землю был сильным, но только для самолюбия. Я подскочила; взвилась.
– Да что ты знаешь о боли?!
– Гораздо больше, чем я хотел бы знать.
– Надеюсь, когда-нибудь, боль сожрет тебя, как сожрала Джесс.
Он обернулся через плечо, но ничего не сказал и затянул подпругу. Конь стоял, подергиваясь всей шкурой. Филипп укоротил одно стремя потом второе, поднырнув под лебединой шеей коня. Тот снова затанцевал, молодой и горячий. Цезарь был старше, спокойнее, но я бы лучше на пилу села, чем подписаться на риск, что с Цезаря упадет хоть капелька пота.
Себастьян сожрал бы меня живьем.
Филипп притянул меня к себе, отряхнул мимоходом спину и крепко поцеловал, раздвинув языком губы. Я вырвалась, хотя у меня подгибались ноги. Каким-то чудом, с первого раза запрыгнула на коня и затянула поводья, молотя его ногами, как крыльями и ничего не видя от слез. Почуяв мою неопытность, он попытался пятиться задом, боком… Я яростно ударила его стеком, затем еще и еще… Жеребец прижал уши, взвизгнул и пустился…
С места в карьер.
– Когда вы уходили, Герцог был куда меньше, – Лизель вышла на верхнюю террасу и посмотрела на меня сверху
