продналогом в виде зерна. После его выплаты нам оставалось совсем немного. Отца и других мужиков то и дело вызывали в сельсовет и требовали отдать зерно. Но отец не собирался ничего отдавать.
– Я ни у кого зерна не украл, почему должен отдать? Ишь, что удумали! Берите, мол, нам не надо! А сдохнем с голоду, они и не заметят! Власть, как бы что украсть!
– Так ведь придут же, – увещевала его Авдотья, – отдай подобру-поздорову.
– Молчи, баба, не твоё дело! Иди, обед готовь.
Мы прятали зерно и хлеб, закапывали в погребе прямо в землю. Когда подъезжал председатель с подводой, а бывало, и уполномоченные с района, то каждый раз отец ругался с ними. Ничего не боялся, отдавал не всё, но председатель сельсовета всегда знал, сколько отец снял урожая и сколько с него надо потребовать.
Наш председатель Прохор Егорович – бывший бедный крестьянин. Ему немного за тридцать. Он среднего роста, светловолосый, подтянутый. С детства Прохор рос смышлёным, общительным и работящим. Но его отец всегда много пил, с хозяйством не справлялся, а только завидовал тем, кто жил лучше. Когда пришла Советская власть, Прохор Егорович записался в красноармейцы и ушел бить колчаковцев, вернулся и стал председателем. После службы в Красной Армии его характер изменился: он стал жёстким и мстительным.
После продразвёрстки мы оставались практически ни с чем, зерна хватало только до весны. В отместку за упрямство отца председатель брал с нас налог выше, чем у других. А у меня копилась злость и обида на него и уполномоченных, и очень хотелось им отомстить.
В один осенний вечер 1929 года мы с другом Мишей Ермиловым возвращались домой с вечеринки. Тёзка Мишан (так я его звал) мой самый лучший друг. С ним мы не «разлей-вода» и первые парни на деревне. Высокие, кудрявые, балагуры. Девчата всегда крутились около нас. В этот день нам в голову пришла шальная мысль: кинуть председателю в окно кирпич и убежать, показать ему, так сказать, «кузькину мать». Нашли две половинки кирпича и пошли к хате председателя. Ночь стояла тёмная. Заглянули в окно: сидит председатель в переднем углу избы и что-то пишет. Прикинули и так и эдак, что с одного, что с другого окна неудобно бросить кирпич так, чтобы он ближе к столу долетел. Месть не удалась, и нам пришлось убраться восвояси. По дороге проходили мимо избы, в которой снимала угол приезжая учительница и останавливался уполномоченный из района. Недолго думая, посмотрели мы поверх занавески в окно. По комнате разливался тусклый свет от керосиновой лампы и слышался чей-то оживлённый разговор. Лиц не видно. Решили: бросим кирпичи им в окна, не нести же их домой. Мы бросили кирпичи, разбив два окна сразу, и бросились наутёк. Забежали к Мишану в амбар. Это было наше излюбленное место, где мы частенько подолгу разговаривали обо всём, мечтали, решали свои дела. Там отдышались и улеглись на сено. Сено пахло летом и покоем, но нам было неспокойно. Мишан вдруг опомнился:
– Что теперь будет?
– Да ничего. Они же не знают, кто это сделал. Никто не видел. Позлятся да успокоятся.
– Такие не успокоятся, у них винтовки, милиция, опять
