был всегда серьёзен, но при разговоре его интонация и мимика вызывала смех, сдержать который было очень трудно. За ним вбежал, уславший неладное дневальный и пытался представиться.
– Включите свет, – вместо выслушивания доклада, скомандовал проверяющий.
Пока всё это происходило, мы быстро начали распихивать содержимое посылки под матрацы. Убегать на свои места и тем более принимать вид спящих, втиснувшись одетыми под одеяла, было уже бесполезно. Он прекрасно видел сборище, даже при слабом дежурном освещении. Подбежал дежурный по команде и доложил ему.
– Вижу сам, что у вас тут бардак происходит. Почему личный состав после отбоя не спит? Как фамилия командира? Рекст?! Понятно.
Подойдя к нашим кроватям, где на одной и другой сидело человек 6—7, он, видимо догадавшись, что здесь что-то не так спросил:
– Что вы делаете тут в такое время? Пьёте? Меня командование поставило, чтобы я «калённым железом выжег в дивизионе пьянство и дезертирство», – заглянув под одну, потом под другую кровать, увидев ящик посылки, – ага! Посылка без проверки в санчасти, да? Что там? Пропавшее, запрещенное есть? А, ну-ка, доставай.
Глаза его загорелись, как у сыщика, который долго, долго что-то искал и вот, наконец-то, поиски увенчались успехом. Вытащили ящик и поставили на тумбочку.
– Так она наполовину пуста! Что там ещё было? Где вы спрятали? Выпивка?
– Нет, товарищ капитан 1-го ранга, там сигареты были, четыре блока, уже раздербанили все. Конфеты, их тоже расхватали, – взял я на себя смелость ответить комдиву неправдой, которую трудно или невозможно даже проверить, – вот сало осталось, оно домашнее, соломкой смолённое и солёное.
– Сало-о! Правда, соломой смолённое?
– Ну, конечно! Вася, подтверди. Из полтавской области прислали родители, домашнее, там знают толк салу.
Было заметно, как у комдива загорелись глаза и казалось, если он ещё откроет рот, чтобы что-то сказать, то побежит оттуда слюна – не остановишь.
– А, можно, это…, – капитан 1-го ранга, как бы потерял дар речи, показал жестами, вытянув вперёд растопыренную ладонь левой руки, ребром правой ладони сделал возвратно-поступательное движение, которое даже слепой бы понял по шуршанию ладони по холодным, из-за морозов на улице, пальцам другой руки.
– Вова, нож и газетку! – обратился я к Дану. Тот достал из тумбочки перочинный нож.
Не прицеливаясь и не жадничая, отхватил третью часть большого куска, который лежал сверху. Думаю, что в нём было не меньше, чем 700—800 грамм.
– Ой, зачем так много! – произнёс комдив, с улыбкой, которую до этого к него никто не видел.
Глаза его блестели. Он с трудом всунул завёрнутый в газету кусок сала в широкий карман шинели.
– А это что? Се-емечки-и?! Можно?!
Не дожидаясь, пока кто-то из нас даст
