Те, которые настоящие? – Огорошивает Им.
– При мне хозяин не особенно рисовал. – Уоллас осторожно сворачивает разговор.
Ему неприятно вспоминать Магду. Предателя, мутного подлеца, с такой легкостью обернувшего вокруг костлявого пальца. Тошно и за себя-недотепу стыдно до боли.
– Жаль.
– Наверное.
Уже изрядно пьяный, – грибная брага забористая, – Им ловко развязывает шнурок за ушами. Освобожденные, хрящи по привычке жмутся было к затылку, но затем расслабляются и безвольно обвисают вдоль серебристых волос, углами опустившись за плечи.
– Вот че тебе, Олас, скажу. Я, конечно, ничего как надо смотреть не умею, но это такие рисунки, что с них взгляд отвести невозможно. Прямо крутит всего, и в горле щекочет, будто туда ромашку засунули и ей шебаршат. Художник он, ясно тебе?
– Да. – Осторожно поддерживает Уоллас, отчего-то вспомнив похабщину с хреном. У Магды способностей не отнять, с такими-то живыми художествами.
Им вертит ладонью, избегая единственного пыльного лучика, что косой чертой выбился из щели в двери:
– Я бы его картины устроил в тайном углу, чтобы только самому приходить и смотреть. Не в зале же вешать. Там скоты все равно ничего не поймут, только трубками холст закоптят. Подерутся – и вовсе порежут, видел же чумных мондовошек? И не дома, там Черенок. А вообще… Хья, если бы не хрюченье жирного, я бы, может, еще много лет назад Малене быть при мне предложил. Или, вот, недавно, как издох его упырь из Викирии. Точно так же бы содержал. Хья, деньги у меня есть. Взял бы дом, уж не меньше, чем тот, в Гротенхоеке. Окна бы прорубил на его вкус, заказал купцам рисовательных штук, всех, какие могут понадобиться. И пусть бы Малена здесь, в Лунных Камнях торчал над холстами. Знаешь, когда он рядом, мне как-то спокойнее делается.
Опустевшая крынка лопается в сжавшихся пальцах трактирщика. Черепки с глухим стуком падают на земляной пол. Проследив за ними хмельным взглядом, Им поднимает голову:
– Смешно, правда? Такое про Малену измыслить? Это же все равно, что упихать ветер в узду. Его можно только на цепь, где-нибудь в дальнем сарае к стене приковать, рот кляпом заткнуть, да так и оставить. Как каторжного. Нигде ему не сидится. Все не то..... Сказать тебе, кто Малена?
– Говнюк, – отрезает Уоллас, распрямив брезгливую рожу.
– Это понятно. Я про другое. Успел заметить, что он не меняется? Не дряхлеет, не становится старше, только в последние лета заявляется без этого Эфа. Ну, который Викирии хмырь. Вот и все перемены. Истории про него ходят разные. И ни одной доброй. Я все думал, что это трухва. А тутвесть подслушал у сморчков любопытную байку. И стало мне ясно: понимаешь, он – выселок. У него своей души нет, просрал где-то душу свою. Или, может, ее никогда не было. Поэтому Малене нужно пустоту в себе чем-то заполнить, он душу ищет, как голодное брюхо. Чужое берет, а оно ему не подходит. Не его чужая душа.
Уоллас крепко задумывается, чувствуя, как на лбу складываются морщины. Вспоминаются насмешки
