развлечение, заваливались на спины и подставляли бледно-розовые, все в грязи животы. Когда случился дождь, Уоллас разомкнул цепи и без дозволения Тохто выгулял уродов под струями.
Свора бесновалась от счастья. Никто не попытался сбежать.
Так присмотр за выродками стал делом Оласа. Теперь на закате он убирает навоз, а на восходе приходит с парой ведер смердящих тухлым помоев, ставит в загон и наблюдает за пиршеством. Приходится бдить, чтобы всем доставалось вровень жратвы. Насытившись, хмыри сворачиваются в клубки, ложатся плотно, как чешуя, бок о бок, словно не они только что пытались соседей задрать.
Конечно, эльфы-батраки счастливы повороту, – им больше не приходится собой рисковать. Пожилой трехпалый батрак даже отдал Уолласу кость из собственной миски, и на обожженном лице его промелькнул серпик улыбки. На другой день Уоллас помог докатить тяжелую бочку, но взамен не получил ничего, – потому что у батраков, кроме мисок, тоже своего не было.
На грани между явью и сном наплывают тяжелые ладьи саркофагов, бьются, толкаются, и глухие удары бортов отдаются болью в висках. Поток дремотной Воды подхватывает и несет в прошлое, прямо к усыпанной самоцветами каменной гробнице под сводом Врат Небесного Дома. Там обрел покой прах Рыжего Яромана, основателя рода Яблочных гномов. Он гарантом добрососедства остался на вечный покой у людей.
Изваяние Яромана возлежало на драгоценной плите в его собственных, потемневших от времени парадных доспехах, с кованой секирой на плече и с каменной бородой, такой длинной, что она змеилась по полу до самого выхода. Пока взрослые возносили молитвы, Уоллас слушал их заунывное пение и со скуки воображал, как упирается ладонями в холодную поверхность плиты и, пыхтя от натуги, сдвигает в сторону крышку. А оттуда, будто из люльки младенчик, ему ухмыляется заплесневелый труп старика.
Один раз Уоллас не вытерпел. Страх подмыл и выплеснул его прочь из гробницы. Маленький Уолли выскочил на мороз, – неповоротливый колобок в едва сгибающемся тулупе и простецких войлочных башмаках. Он бежал, бежал, и до самого хозяйкиного дома казалось, будто мертвый воин топает за спиной, бряцая золотыми доспехами, и ползет по земле его борода.
Прочий горный народ покоился под горами, в глубинных лабиринтах Яблочных Чертогов. Где от вечного холода даже летом приходилось кутаться в овчинные шубы и двухслойные шерстяные порты, а потеряться получалось так просто, что все спускались только с клубком бечевы у ремня. Старцы любили говаривать, что ходы забирались в самое чрево земли, где живым уже не было места. Там кипело чистое золото, вздымаясь тяжелыми кочками огненных пузырей.
«Земля к земле, камень к камню, дитя к матери» – молили своих богов гномы, замуровывая умерших в подгорные соты. Отдавали породе, словно кирпичи в фундамент закладывали, заполняя ряды в пяти больших залах общего склепа. В верхние ниши не удавалось поднять умершего на руках. Его клали в подвесную люльку
