понравилась. Энергичная, бойкая, симпатичная, она рьяно взялась за моё музыкальное обучение. И через два месяца я уже вовсю исполнял «Мазурку», «Полонез», два «Менуэта», не считая расходящиеся и сходящиеся гаммы.
Бутылки
Понемногу наша жизнь в городе налаживалась. Отец постепенно привык к нашему пятому этажу, хотя для него и тяжело было подниматься каждый раз наверх. Приходя с улицы, он долго отдувался в прихожей и, сидя на стуле, ругал архитекторов-сволочей, что не додумались поставить в наш дом лифт. На мои слабые доводы, что в пятиэтажках лифты не ставят, он с раздражением ворчал:
– Полное безобразие! Что значит – не предусмотрено, а больных инвалидов у них положено загонять на пятый этаж?!
В прихожей у нас скопилось огромное количество стеклянной тары. Разнокалиберные банки-бутылки толпились в узком коридоре и, переливаясь всеми цветами радуги, обиженно, недовольно звенели каждый раз, когда их по неосторожности задевали.
– Сдал бы, наконец, что ли, – как-то сказал мне отец, в очередной раз отдыхая в коридоре после похода в магазин. – А то толку от тебя никакого, только и знаешь, что бренчать на пианино да по улицам шляться.
– Но ведь ты сам записал меня в музыкальную студию, – я попробовал было защищаться.
– Я хотел, чтобы ты серьезно занимался музыкой, а не бренчал разную ерунду: одно и то же целый год, – взорвался отец, вконец разозленный моими возражениями.
– Хорошо, – покорно проговорил я.
Объяснять отцу, что без этой «ерунды», то есть без гамм, не смогу в дальнейшем сносно играть серьёзные вещи и что всё это называется «оттачиванием мастерства», я не стал. Спорить бесполезно: у меня могут быть серьезные проблемы, – и я промолчал.
– Ага, – с торжеством победителя орал отец. – Ты признаёшь, что лентяй! Так вот, лодырь, слушай меня внимательно: чтобы завтра все бутылки были сданы, а деньги лежали на столе. Всё ясно? – С этими словами он завалился на кровать и принялся читать свою любимую «Роман-газету».
Что мне оставалось делать?
Утром следующего дня отец уложил бутылки в два старых потрескавшихся чемодана, которым давным-давно было уготовано место на свалке и, подгоняя меня, строго приказал:
– Здесь, рядом с нашим магазином, пункт приёма стеклотары закрыт. Поедешь на 10-й километр. Там всегда принимают.
С трудом доковыляв до остановки с тяжеленными, оттягивающими руки чемоданами, я проклинал всё на свете. Мои друзья никогда не сдавали стеклотару. Они просто выносили её к мусорным бакам, – и проблема решалась просто. Сейчас я панически боялся, что кто-нибудь из них увидит меня с этими страшными чемоданами из «динозавровой кожи», полными стукающихся друг о друга и предательски звенящих бутылок.
Подошёл переполненный автобус. Напрягаясь из последних сил, я кое-как втиснулся
