вы думаете? Додик снимает со стены огнетушитель, под завязку забитый баблом, весело искря своими черными, как ночь, глазами, отсчитывает мне шесть тысяч – там даже не убавилось, и начинает смеяться, демонстрируя здоровые, чуть кривоватые зубы.
Обидно мне стало до слез, но ведь ничего не поделаешь – Слово сказано. От досады стал я мерзавца передразнивать, да сам не заметил, как стал ржать в унисон. Хороший он человек, скучаю за ним, как принято говорить в Одессе. Легкий и веселый, даром что еврей.
Ценю Слово. Данное мне или мною данное – ценю. Истинно говорю вам: великий адвокат и мастер буквосплетения во мне пропал. А может, и не пропал вовсе, а дремлет в ожидании часа своего.
С обеда я принялся ждать обещанного вызова из хаты, но никаких вызовов не случилось. Меня это, честно сказать, опечалило. Хотел я сказать этим комбинаторам в хороших костюмах, что смотрящего со сцены следует удалить, клиента показать лепиле – доктору тюремному, а все остальное я сам сделаю в наилучшем виде. Но не судьба – никто меня не выдернул, думаю, чтобы не вызвать подозрений. Перестраховались дети железного Феликса. Около пяти часов кормушка в двери открылась и продольный крикнул мою фамилию. В отверстие он просунул три листа трудночитаемого текста, потребовал на чем-то расписаться и удалился. Это была пятая или шестая копия Постановления о прекращении уголовного дела, сделанная на истертой копирке. Разбирать этот документ пришлось коллективно, на что, как я смекнул, и было рассчитано. Стрелы камерного гнева полетели из-за зарешеченного узенького окна в далекий город Тюмень, где должны были поразить в голову неведомую гражданку Голденфарб, написавшую на меня ложное заявление. В ходе общекамерного обсуждения недостойного поведения указанной гражданки вскрылись вопиющие факты. Оказалось, что плутовство в равной мере свойственно многим носителям подобных фамилий. Я же в этом разгуле антисемитизма участия не принял, а стал орать и требовать от продольного незамедлительного освобождения. Пришел попкарь и разъяснил, что Постановление об освобождении из-под стражи – совсем другое постановление. Напечатать оба следователь не успел. Завтра. И захлопнул кормушку. В пять сорок принесли ужин, но мне положено было изображать сильное душевное волнение с полной пропажей аппетита, и я свою пайку отдал ворам, а сам принялся нервно ходить. В восемь, как обычно, вечерняя проверка и «тормоза» – камерные двери – запираются до утра. Открыть их никак нельзя – только в случае какого-нибудь совсем уже невообразимого кипеша – поджога матрасов, лопнувшей трубы или прочих буйств. Лампы горят всю ночь, и в этом тусклом свете совершаются все тюремные мерзости и непотребства, каковых и в животном мире не увидишь.
Все, на что я подписался, мною сделано. Я отыграл свою роль, выполнил финальный аккорд, и клиент знает, что завтра для меня откроется дверь. Тем не менее он не выразил желания общаться и отказался от предложения сыграть в шахматы. Ну что
