неизвестно где. Дружки все чалятся. Ни, бля, жилья, ни профессии не имею, и никто меня нигде не ждет!
Да, думаю, печаль-тоска у Мухи. И, главное, видно, что боится он. Панически боится свободы этой – за восемь долгих лет все связи, все контакты за большим забором безвозвратно утрачены. Никто его не помнит, никто не захочет поговорить. Молодым легче, конечно, а куда податься старому беззубому вору? За восемь долгих лет привык он к распорядку, к пище зэковской. Он знает все лазейки, отмазки, заначки. Знает всю местную шерсть – от кого может прилететь, у кого поживиться, с кем играть в карты, от кого бежать подальше. Он засыпает одновременно с отбоем и просыпается за сорок секунд до подъема. Много лет он прожил в этой системе – она кровью бежит по венам воровским. Какая такая на хер свобода? Страх и ужас!
Закончилось все скверно – недели за три до освобождения нервы Мухины истощились до такой степени, что он разосрался в промзоне с бригадиром и полоснул его по шее острым ножом для обрезки кирзы. Бригадир – здоровенный беларус – сначала обоссался от ужаса, но быстро понял, что кровь из раны идет не пульсирующими толчками, а ровно и несильно – значит, артерия цела. Он замотал шею ветошью, схватил чугунную чушку, на которой клепают подошвы, и забил бедного Муху в кусок кровоточащего мяса. Еле оттащили. Так разрешился Мухин страх, такую получил он свободу.
Картинка, однако, будет неполной, если не помянуть еще одну категорию заключенных. Это, собственно, попкари, вохра, контролеры, вертухаи, кумы, собачники, начальники отрядов и примкнувшие к ним вольнонаемные. Встретить несчастных можно в Мордовии, в Сибири, на северном Урале. Особенно широк ареал их обитания в Коми АССР. Да что говорить – конвоиры плотно населяют весь наш бескрайний Советский Союз! Глубоко несчастны эти люди. Помню, перед освобождением играю я в шахматы с майором Пуховым – замом по режиму нашей УЩ/62, и смотрит он на меня с каким-то странным, отрешенным выражением глаз.
– Ну что, зэка Панченко, в Москву поедешь?
– Ну не в Ивделе же мне оставаться, гражданин начальник! Кому я тут нужен? Где родился – там пригодился.
– И в парк Горького пойдешь? И на площадь главную, и в ГУМ? А ведь я, знаешь, поступал когда-то в столице в институт… да не срослось.
– Ну а как же, гражданин начальник! У меня окна на парк выходят – только через мост перейти…
Но не дал он мне закончить – вскочил нервно, фигуры с доски уронил и пошел по коридору прочь, а дежурный повел меня в барак. Обидно им, конечно. Зэк подобен птице перелетной, а охрана тут, на Севере, отбывает в полном смысле пожизненный срок. Идут они после смены в покосившиеся дома, где пахнет кислятиной, как в бараке. Там их встретят безвременно расползшиеся тетки с зубами из нержавейки, щи нальют. А за грязным окном восемь месяцев зимы. Тоска. Тоска смертная…
Слово
А вообще,
