и пачки рукописей часто падали, разлетаясь веером по комнате. Семён забывал нумеровать страницы, поэтому каждый раз после падения одной или нескольких пачек он вынужден был сутками вычитывать разрозненные листы, чтобы восстановить их порядок.
Однажды в дверь постучали.
– Кто там? – не отрывая глаз от рукописи, спросил Семён.
– Скажите, пожалуйста, здесь проживает Семён Гольфстримович? – ответил вопросом на вопрос вежливый мужской голос.
Семён обернулся и направился было к двери, но увидел прямо перед собой незнакомца в черном плаще и коричневой велюровой шляпе.
– Простите, как вы вошли?.. – осведомился наш герой, немного растерявшись.
– Это неважно. Давайте сразу о деле.
Гость оглядел комнату и, не ожидая приглашения, сел в старенькое кресло, с которого только что поднялся Семён. Хозяин, не смея возразить, присел на корточки возле стола и приготовился слушать.
– Скажите, вам не надоело быть посмешищем окрестных мальчишек и героем подъездных пересудов? Короче, я готов приобрести всю вашу писанину и заключить с вами очень выгодный договор на владение всеми будущими произведениями. Понимаете? Все, что вы напишете, – будет принадлежать мне. За это я плачу хорошие деньги!
Г ость достал из нагрудного кармана плаща толстую пачку пятитысячных купюр и небрежно бросил на стол поверх исписанных листов:
– Я нечасто вхожу к людям так запросто. Последний раз, помнится, имел удовольствие заказать реквием одному шалопаю. Я не люблю людей, в них слишком много жалости к себе.
– Тогда почему вы не явились Бродскому? – поинтересовался Семён. – То-то был чудак, похлеще Моцарта!
– Иося? Он сам ко мне пришел! И я впервые увидел человека, любовь которого совершенно очистилась от жалости к самой себе. Мы долго беседовали. Тогда же и сговорились.
– Кто вы?
– Э-э, об этом потом как-нибудь. Ну что, по рукам?
– По рукам!
Когда утихли восторженные вибрации восклицательного знака, Семён ощутил внутренний холодок, скользнувший вслед принятому решению от правого плеча к пальцам ладони. Незнакомец исчез, исчезли и все пачки рукописей с антресоли шкафа.
«Может, оно и к лучшему», – подумал Семён.
На пустом столе лежала вызывающе толстая пачка ассигнаций. Он дотронулся до верхней купюры. Приятное скольжение человеческой кожи по лощеной поверхности новенького денежного знака заставило его призадуматься.
«И что же теперь, – спросил он сам себя, – выходит, я продан?..»
Сочинитель прогнал неприятную мысль, сел за стол и попытался что-то писать. Но на первой же букве вечное перо скользнуло между пальцами, издало жалобный писк и разломилось надвое.
«Ре-еквием!» – ворвался в комнату крик потревоженной птицы. Пламя свечи метнулось и погасло.
