широком дубовом столе, намертво прикрученном к полу. Запястья, щиколотки, шея и лоб стянуты кожаными лентами-захватами… два шрама на лбу… капельница над левой рукой, зеленоватая дрянь струится по пластиковой трубке… ее глаза, дикие от ярости – без искры разума, глаза загнанного в угол зверя… и пятна зеленки на ногах, а поверх них – лоснящиеся мазки ароматного масла… и возня справа, где в длинной клетке беснуются голодные крысы, учуявшие этот запах…
Я вспомнил все это. Старательно. Ярко.
И, конечно же, не без злорадства припомнил и свою брезгливую жалость – жалость к этому остатку человека. Доброму, даже милому остатку от некогда жесткого человека… Вспомнил ее касания после того, как она приходила в себя.
…ветерок мягкий и робкий, как заискивающая улыбка. Она не помнила, что делала – лишь какие-то смутные обрывки своих эмоций. Она чувствовала, что могла что-то натворить – и ей было стыдно. Она боялась, что виновата. Она хотела понять – не сделала ли она больно… Простят ли ее…
Когда я открыл глаза, у нее было совсем другое лицо.
Кажется, даже алкоголь на миг перестал действовать.
И я знал, что ее добивает: она чувствовала, что это правда. Все, что я ей показал – правда. А главное, правда то, что так будет и с ней. Именно это ждет ее, если она еще раз попытается атаковать меня.
По ее лицу я видел, что она почувствовала мою решимость. Да, я сделаю с ней это, если придется. Я сделал бы с ней и что-то хуже, если бы это могло мне помочь. Что угодно, – но получу от нее то, что мне нужно.
Будет лучше, если она останется в нормальном сознании – так я смогу научиться противостоять не только голой ярости и силе, но и хитрым атакам. Смогу обучиться всему, что меня может ожидать от чертовых сук. Но если придется – я ограничусь и тем, что смогу взять.
Я сделаю это.
– Не надо… – пробормотала она едва слышно. – Не надо…
Только не это. Только не это.
А потом я перестал слышать отголоски ее чувств. Она судорожно оттолкнулась от меня – от того, что я достал для нее из своей памяти. Схлынула из моей головы, как уходит от берега разбившаяся волна.
Она огляделась вокруг, словно очнулась от сна. Затравленно поглядела на меня, вся съежившись на стуле. Обхватила себя руками. Ее кожа шла мурашками, она дрожала от холода. Взгляд стал бессмысленным, веки опустились…
Я подхватил ее прежде, чем она упала на пол.
Нет, милая. Падать на пол – это лишнее. Случайно разбить висок – теперь, после всего! – этого я тебе позволить не могу.
От алкоголя и полного желудка воды – воды, которой она была лишена столько дней – она провалилась в тяжелый сон. Мне опять пришлось нести ее на руках.
В столовой никакой кушетки не оказалось, и я потащил ее через огромный холл, в правое крыло. Толкнул ногой первую дверь – это оказалась чья-то спальня. Судя по мужской одежде на стуле, явно не ее – но здесь была кровать. И, главное, с внутренней стороны
