пятна – красные, синие, оранжевые – сливались на ней в какие-то необдуманные заранее фигуры, в которых, как в облаках, посетитель мог увидеть что угодно: голову монаха, зайца на задних лапках, извержение Везувия и т. д. Среди коллег Миллера эта картина слыла под названием «Рыдания преступной души». В качестве декадентского произведения «Рыдание» служило к усугублению модности, здешней обстановки, и имело вид очень шикарной и дорогой картины. Миллеру однако эта картина не стоила ни гроша: он получил её в Петербурге в дар от довольного клиента. Художник тоже немного потерял на ней, так как её всё равно никто не покупал, хотя она и висела на выставках и даже вызвала бурное обсуждение в двух-трёх газетах.
Такой же модностью и базарной случайностью веяло и от всех остальных предметов: столик с китайскими иероглифами, тумбочка с какими-то страшными мордами, ширма с атласными птицами и портрет девушки, которая держала в руках лилии. Всё это было довольно пестро и безвкусно, понабрано и понасовано сюда с разных аукционов, но в глазах посетителей всё это выглядело роскошно и богато, что только и требовалось в данном случае.
В этой мрачной приёмной сегодня появился не менее мрачный клиент – доктор Лукомский.
В чёрном сюртуке, в тёмных перчатках, длинный, тощий и, как всегда, с «достойным» видом, он медленно вошёл сюда по мягкому ковру. Его шагов не было слышно, и он сейчас более, чем обычно, напоминал привидение.
Лакей привёл его, а сам ушёл, оставив Лукомского одного.
Кроме него у Миллера были сегодня ещё клиенты. Два-три крестьянина по земельному делу и столько же фабричных рабочих, но эти клиенты дожидались в другой приёмной – «для простых». Адвокат сам выходил к ним туда, по окончании переговоров с состоятельными клиентами.
Лукомский уселся на низенькое декадентское кресло у камина. Колени у него приподнялись под острым углом вверх, словно у кузнечика. Он сгорбился. Сидеть на декадентском кресле было неудобно, но он не обращал внимания на эти мелочи. Его крайне озадачивало, возьмётся ли этот адвокат вести его дело?
Трое других адвокатов, самые лучшие в этом городе, к которым он уже обращался, отказались вести его судебный процесс с Модзалевскими. Модзалевского слишком хорошо знали в городе. Он был всюду свой человек, и притом его все искренно любили и уважали. И упомянутые адвокаты не могли решиться выступить против него в таком щекотливом деле.
– Видите ли, – заявил Лукомскому один из них, – ко мне уже обращался до вас Николай Павлович, и я ему дал некоторые советы. Мне теперь неправильно было бы брать ваше дело.
Это была совершенная правда, но Лукомский счёл это объяснение нежеланием браться за его дело и, в сущности, он был прав.
– Формально вы правы, – говорил ему другой адвокат, – конечно, закон стоит на вашей стороне, и суд, скорее всего, встанет на вашу сторону… Но я не могу
