углубление наподобие гнезда, и уложила туда слегка обёрнутого в лоскутное одеяльце «птенчика». Ладонью правой руки бабка поддерживала голову малышки у основания черепа, другой же, как крылом, приобняла тельце.
В движениях бабки не было суеты, так же, как не было холодной заученности и строгой последовательности. Тем не менее, они были точны, чутки и согласованны с малейшим душевным откликом ребёнка, и эти движения души и рук сливались в одно красивое, ладное и лёгкое действо.
Любое прикосновение бабки выдавало её понимание и приятие того, что происходило в душе Светлышка, не таило в себе ни малейшего принуждения или настаивания на своём. Только уважение к свободному выбору и заботливое творение такого пристанища, где измученная, уставшая душа могла бы наполниться силами и сделать свой выбор.
Бабка создавала собой пространство, в котором человек может совершить свой душевный подвиг.
Бровки малышки, которая продолжала неотрывно глядеть в лицо бабки, шевельнулись так трогательно и доверчиво, что мать девочки, всем существом проникшаяся происходящим, коротко всхлипнула. И быстро прикрыла лицо ладонями, боясь спугнуть, нарушить это состояние, прервать тоненькую, спасительную нить света, протянувшуюся от души к душе.
Баюканье – обаянье души
В избе стояла, тоже в ожидании, тишина. Тишину уютило потрескивание поленьев в печи и стрекотание сверчка. Как и во все времена, сверчок пел о том, что «…всё так было… есть… и будет», и эта его песня примиряла с происходящим, открывала позабытые истины и дарила надежду на счастливый исход.
Бабка потихонечку стала баюкать девочку на коленях, раскачивая их из стороны в сторону. И певуче произносила непонятные, странные и удивительно красивые слова, которые, минуя понимание, ложились сразу на душу.
Отблески пламени плясали на лице ведуньи, играя, переплетаясь с речами, и от этого рождались диковинные узоры, сотканные из света. Они расходились от сказительницы лепестками, будто расцветал, раскрывался бутон цветка.
Очарованная этим, обаянная речами бабки душа девочки вдруг ожила, откликнулась, и это узнавание души выкатилось из широко открытых глаз её двумя огромными сверкающими слезинками. Не мигая, малышка внимала и впитывала каждый звук. И будто прислушивалась к тому, что происходит у неё внутри. Там зажглась, мерцая, искра и разгоралась в маленький ещё огонёк.
Бабка, погладив девочку по волосам, глядя на огонь в печи и чуть раскачиваясь, так же напевно завела речи, соответствующие более плотному, действительному миру, понемногу выводя в него душевное внимание девочки. Это глубокое, сильное звучание в ладу с покачиванием коленей, выплывало из бабки и накрывало мягко, словно волны – береговые камни, вымывая лишнее, чужое, оглаживая острые их края, делая гладкими и цельными.
То не пОзори всполыхаються,
То не лазОревы воды вздымаються,
То душа-девица на Рось спускаеться
