этот долбодятел.
Смотреть на него было противно, и я повернулся на другой бок.
– Дурачок ты, дурачок! – глумливо сказал санитар. – Пойду я!
– А уколоть?! – крикнул Трефилов вслед уходящему Шмакову.
– Язык твой – враг твой, – бросил я через плечо.
– Хрен ты теперь от них получишь! – подытожил Татарин. – Причём от всех сразу!
Не прошло и пяти минут, как в палату влетела уже переодевшаяся после смены разъярённая Ольга:
– Ну ты и козёл! – процедила она, прищурившись.
– Да чего я сделал?! – недоумевал Борис.
Ольга, уже не скупясь на эмоции, стала обкладывать Трефилова самыми разнообразными «эпитетами».
Заметив стоявшего в коридоре Мишу, я поднялся, обулся и пошёл справлять малую нужду. Прежде чем зайти в туалет, я остановился рядом с санитаром и произнёс вполголоса:
– Извини, что вчера за этого гондона попросил. Не ожидал, что он настолько тупым и гнилым окажется…
– Да ладно, бывает, – печально улыбнувшись, ответил он. – Сейчас уже всё равно ничего не сделаешь…
Обход.
– О том, чтобы отпустить кого-либо на субботу и воскресенье, не может быть и речи! – Не обращая внимания на наш сердитый гомон, заведующая продолжила: – Я прекрасно понимаю: те, кто лёг сюда по направлению от военкомата, не представляют практически никакой опасности. Но после того, как один из подавшихся на волю приложил топором родному дедушке по голове, сей вопрос обсуждению не подлежит. Кроме того, если я отпущу хотя бы одного из вас, в мой кабинет выстроится очередь из больных со всех палат. А я не горю желанием тратить время на объяснения с пациентами. Другое дело, что вас тут и впрямь… избыток.
Военкоматчики, возмущённые несправедливой оценкой их миролюбия, побухтели ещё с четверть часа и всё равно успокоились. А наркоманы всерьёз на отлучку и не рассчитывали.
Ряды наши всё же поредели. Постепенно.
Сначала исчез студент Дима. Потом перевели в другую палату Васю-панка, за ним – Шестакова. Правда, почти сразу же появился новенький. Он занял Васину кровать, а на койку Шеста перебрался Трефилов.
Ринат, оставшись без кореша, вдруг остервенело принялся наводить марафет, матерясь на бардак, который и впрямь царил в палате. Застилая и выравнивая одеяло, он помянул местную тюрьму, где, с его слов, порядка было не в пример больше.
Вертухай, подпиравший плечом дверной косяк, решил, что Татарин попросту врёт, набивая себе цену, и, усмехнувшись, высказался:
– А ты там был?! Хотя с вашими замашками – на зону самая прямая дорога!
– Я там недолго кантовался, – пристраивая подушку в изголовье кровати, произнёс Ринат, – но в отличие от некоторых вёл себя вполне достойно.
– Да что ты о тюрьме знаешь?! Это чувствовать надо! – изменившись в лице, выкрикнул надзиратель.
– Ну, расскажи мне, чем ты её чувствовал, что тебя сюда убрали. Не жопой, случайно?!
Вертухай скривился ещё сильнее, открыл было рот, собираясь
