была для Диверия эта корона. Он совсем не хотел ее. Не такой ценой.
Он не мог уйти в покои раньше, чем бал завершится, и только когда звуки затихли и дворец показался пустым, Диверий оказался в спальне. Один. Похудевший, осунувшийся, словно привидение, тихо брел он к кровати, на которой раньше спал его названный отец… Одежда висела на нем так, что казалось, внутри рубашки никого нет. Руки дрожали. Он знал, но все еще надеялся… Стоило взяться за покрывало на постели, как сзади раздался знакомый холодный хриплый хохот.
Правитель Диверий обернулся. У камина стоял черный большой угловатый Маг.
– Юсый… – одними губами прошептал Диверий. Самое страшное сбылось. Это все было по-настоящему. И это была его вина. Только его вина.
– Рад, что ты меня помнишь, – развязно кивнул Юсый. Он подошел к полке с графинами и налил себе янтарный еловый сок в тонкий хрустальный бокал. Паясничая, Маг приподнял бокал, провозглашая тост: – Да здравствует король Диверий, обязанный служить мне верой и правдой.
Глава 2
Лакония лежала совершенно обессилевшая. Сознание то и дело покидало ее, и женщина погружалась в короткий беспокойный сон, в котором заново переживала обрывки предыдущих нескольких часов мучений. Вдруг приходя в себя, она лихорадочно обшаривала взглядом освещаемую вспышками молний комнату, ощупывая руками покрывало в поисках чего-то или кого-то. Снова убеждаясь, что она совершенно одна, Лакония отчаянно вздыхала – сил не было даже на стон. Она так хотела крикнуть, позвать, спросить. Детеныш? Нигде нет детеныша… Острота страшного предчувствия выбивала почву из-под ног сознания Лаконии, и от страха она опять впадала в беспокойный сон…
Ей виделось, как над ней склоняется знакомое лицо, и Вознеженный ласково приговаривает: «Ты молодец, ты умница… Еще немножко… Я рядом». Его родная теплая ладонь вытирает испарину со лба. У изножья постели возится деревенская повивальная Жапка, низкорослая, с выпученным глазами и зеленоватой кожей, она ворчит себе под нос что-то о слабом Духе Лаконии, о глупости Мудрого Лиса, который позволил жене снова пытаться даровать свет детенышу… Но во всех этих обрывках воспоминаний нет самого важного: Лакония не слышит крика. Такого желанного крика нового живого существа… И тот же страх, что погружал ее в беспамятство, вырывал ее оттуда, стоило мелькнуть этим мыслям.
Минуты ожидания казались часами, часы длились как дни. Самое невыносимое было просто вот так лежать одной в полутемной комнате, зловеще озаряющейся вспышками молний.
Шум листьепадного ливня за окном становился невыносимым. Раскатистый гром пропитывал Лаконию ужасом. Комната наполнилась странными запахами и тенями, в глазах рябило. Потолок начал вращаться – сначала медленно, постепенно ускоряясь. Она почувствовала, что близится конец… Она только и успела позволить себе подумать: «Мне так и не показали мою малютку… Даже если детеныш отпустил Дух, они должны, должны были
