взял другой блокнот; тот был полон сносок, ссылок и примечаний; из него выпала фотография. Уэсли с обстоятельным любопытством на нее поглядел: мужчина стоял у могилы Гранта, держа за руку маленького мальчика, а рядом смеялась пухлая женщина. Внизу чернилами от руки было подписано: «Отец, Билли, мама – 1916». Уэсли рассмотрел фон, на котором человечки шагали по своим послеполуденным делам, а дамы замерли, изображая восторг, смех и увлеченность.
Уэсли медленно и нерешительно вернул фотографию на место. Некоторое время слепо смотрел на ковер.
– Забавно… – тихо пробормотал Уэсли.
Из соседней комнаты доносился низкий гул мужских голосов. Под открытым окном на улице рыдал ребенок в коляске; девичий голос успокаивал его в полуденной тишине:
– Уси-уси, уси-уси, ну не плачь.
Уэсли подошел к окну и взглянул на улицу; в отдалении виднелось нагромождение зданий Нью-Йоркского медицинского центра, вокруг мрачного лечебного корпуса теснились здания поменьше, куда возвращались излечившиеся. С Бродвея сквозь низкий обширный гул полуденной улицы доносились нестихающее гудение сирен, трамвайные звонки, скрежет тормозов и скрип трамвайных колес. Уже было очень жарко, зыбкая дымка плясала под солнцем, а несколько самых бойких птиц с вялым возмущением щебетали посреди зелени. Уэсли снял куртку и опустился в мягкое кресло у окна. Когда он уже почти заснул, Эверхарт говорил ему:
– …ну, старик предоставил выбор мне. Теперь надо только поговорить с зятем и деканом. Подожди здесь, Уэс, я позову этого козла… он в радиомастерской…
Эверхарт снова ушел. Уэсли задремал, один раз услышал, как мальчишеский голос произнес из дверей:
– Ух ты! А это кто?
Позже Эверхарт вернулся и принялся рыться в груде бумаг и книг на столе.
– Черт возьми, где же?..
Уэсли предпочел не открывать глаз; впервые за две недели, с тех пор как сошел с последнего судна, он был доволен и в гармонии с собой. Муха села ему на нос, но лень ее прогнать; когда он дернул носом, после мухи осталась капелька влажности.
– Вот оно! – победоносно пробормотал Эверхарт и опять вышел.
Уэсли дремал и трепетал в ожидании: через несколько дней снова на борт, сонное мурлыканье винта, что вспенивает воду внизу, успокаивающее покачивание на волнах, море простирается вокруг до горизонта, глубокий, чистый звук, с которым нос судна рассекает воду… и долгие часы безделья на палубе под солнцем, где наблюдаешь за игрой облаков, которые треплет сильный влажный ветер. Простая жизнь! Серьезная жизнь! Присвоить море, сторожить его, погрузить в него самую свою душу, принять его и любить его, словно только оно имеет значение и существует! «Матрос Мартин!» – называли его. «Он скромный, неплохой матрос, хороший работник», – говорили о нем. Ха! Знали ли они, что он стоял на носу каждое утро, день и вечер по часу; подозревали ли об этом его глубинном долге, об этой молитве в благодарность Богу, который больше Бог, нежели тот, что заперт в книгах и алтарях Религии?
