сна-то не было.
Теперь она лежала в чистой постели, такой чистой, что бельё даже скрипело.
Сверху её накрывало тёплое одеяло в хрустящем крахмалом пододеяльнике.
Сначала она не могла сообразить, что с ней происходит, и где находится.
Кровать её была окружена каким-то белым, непрозрачным балдахином из плотного шёлка. За ним лился свет искусственного освещения, и она подумала, что находится в какой-то больнице.
Она пыталась припомнить, что с ней произошло. Какие-то странные картины, – а, может быть, всего лишь отрывки сна, – проносились в голове. Они были отрывчатыми и мерзкими, и Веронике казалось, что это был всё-таки тяжёлый и кошмарный сон.
Последнее светлое, что она помнила, так это разговор со школьной подругой, которая обещала взять её к себе в компаньонши на рынок, – дальше начинался какой-то страшный бред. На этом воспоминании она и решила сосредоточиться, чтобы дурной сон, этот фантасмагорический кошмар, покинул её навсегда.
Однако как только она попыталась пошевелиться, дикая боль во всех мышцах, во всём теле, во влагалище, в матке, в заднем проходе, – везде, – пронзила её как молния, и Вероника дико взвыла.
В эту секунду, следующую после пробуждения, она поняла, что всё, что приходило ей на память, было не страшным сном, а кошмарной явью.
Вой её перерос в стон горечи, выдавив из глаз слёзы.
Балдахин зашевелился, полы его разошлись, и внутрь заглянуло женское лицо.
– Очухалась, подруга?!
Вероника что-то хотела спросить, но шевелить языком было больно, в горле всё пересохло, и она лишь замычала как корова.
– Да, тёлка, досталось тебе! – произнесло женское лицо. – Мне скажи «спасибо»! «Мамка» тебя хотела в расход пустить, поскольку решила, что ты окочуришься всё равно опосля такого крутого изъябения. Но я её уговорила, еле-еле, чтоб она отменила своё распоряжение. Она уже приказала тебя в мусорный бак бросить! А там – мусоровоз и свалка!..
Лицо замолчало и смотрело теперь на неё некоторое время, видимо, ожидая благодарности, но, не дождавшись, продолжило:
– Я за тебя пятьсот доллариев «мамке» отстегнула! Понравилась ты мне! Сразу, как увидела, влюбилась в тебя! Была бы мужиком!.. Э-эх! Ну, чё молчишь-то, говори!..
Лицо снова ожидало ответа.
Вероника хотела пошевелить языком, но боль не дала ей это сделать. Перед глазами у неё всё поплыло, и она опять окунулась в беспамятство….
Когда она вновь очнулась, воспоминания стали более отчётливыми.
Но теперь болело всё сразу, и ей уже не казалось, что кошмар пригрезился. Кошмар и был её явью.
Ей вдруг захотелось помолиться. Почему-то вдруг она обрела уверенность в том, что, обратись сейчас с молитвой к какой-нибудь святой или даже к самой Пресвятой Богородице, та спасла бы её, вызволила из этого ада.
Но Вероника не знала, как правильно молиться, и потому только горько молча заплакала.
За сомкнутыми полами балдахина
