чувствовала нестерпимую боль от того, что мужские пальцы проникают в её влагалище, в её анус, но не могла даже прикусить губу.
Лицо в очках, в которых отсвечивали её голые бёдра под откинутой на грудь простынёй, продолжало что-то высматривать в её половых органах, теперь непрерывно цокая, то ли от удивления, то ли от сочувствия.
Закончив осмотр её гениталий, лицо в очках переместило своё внимание на живот и грудь, но здесь долго не задержалось.
Кровать Вероники обошли, и с другой стороны в балдахин просунулась её спасительница. Она влюблёно уставилась на Веронику.
– Не боись! – она пояснила мужчине свои наблюдения. – Вся дрожит! – потом снова обратилась к Веронике. – Это доктор!
Доктор продолжал цокать, надавливая то на одну, то на другую грудь Вероники, водя по ним пальцем, ощупывая, потом накрыл её одеялом и исчез за балдахином.
Женское лицо тоже исчезло. Вероника услышала шёпот доктора, который что-то говорил её новой подруге.
От боли, стыда и позора, от того, что она не может теперь даже пошевелиться, и каждый вот так, запросто, может подойти и щупать её тело, развести в стороны ноги, раздвинуть пальцами ягодицы, залезть, не спрашивая разрешения даже, в самые её сокровенные места, ей было противно так, что хотелось немедленно провалиться сквозь землю, умереть прямо сейчас, прекратить своё существование. Она не согласна была с тем положением, в котором сейчас оказалась. И это причиняло ей такие душевные страдания, которых она прежде никогда и не знала….
За балдахином снова раздался щелчок замка. Спасительница её вскоре вернулась и пролезла снова внутрь него.
Теперь лицо её не казалось таким уж чужим, как прежде. Вероника успела привыкнуть к нему, и ей даже приятно было его увидеть, хотя она и сама не знала, почему.
– В общем, так! – доложила та, потом задумалась, видимо, как лучше сформулировать то, что хотела своими словами передать ей из диагноза доктора. – Врач говорит, здорово тебе досталось, подруга! Он не уверен, но, возможно, придётся делать операцию. В общем, говорит, что тебя надо на обследование в больницу положить. Но «мамка» тебя ни за что отсюда не отпустит! Ей проще тебя в мусоровоз отправить, чем в больницу…. Да, подруга, задала ты мне задачу, – сама не знаю, что делать!.. Ты говорить-то хоть можешь или немая?
Вероника смотрела на неё и плакала. Слёзы текли по её красивому личику, и она думала, глядя на эту женщину: «Убейте меня, только не больно!»
Спасительница её молчала, словно ожидая, не будет ли ответа, потом вспомнила:
– Ах, да! Тебе сейчас капельницу поставят….
Настроение её вдруг изменилось:
– Не знаю, зачем я с тобой вожусь, деньги на тебя трачу!.. Кто ты мне такая вообще?!.. Может, ты окочуришься, а я тут стелюсь перед тобой!..
Теперь женщина долго и пристально смотрела на Веронику, и на лице её, словно на театральных подмостках, отражалась борьба страстей, происходившая внутри. Видно было, как та мучительно размышляет, что делать: продолжать
