прикинулся, что смотрит в окно, и нечаянно опрокинул жестяную банку «Nescafe», служившую пепельницей. Окурки с пеплом посыпались на пол, поднялась вонь. Соседка перешагнула пепел и быстро спустилась вниз. Во дворе ее встретили вернувшиеся с карьера пенсионеры и что-то ей рассказали. Через окно пробивались патетические нотки. Соседка показала на подъезд. Мы пригнулись.
Тогда казалось, что выхода у нас нет. Сидели на лестнице между вторым и третьим этажом в осажденном подъезде. За ночь я не выспался, после вчерашнего катания колес болели мышцы. День только начинался, а я уже устал. Лестничный пролет ходил подо мной, как лодка на воде.
– Видишь, Толик, – говорю, – житья никакого нет. Может, ты прав? Может, и правда уйти из города?
– Ну, – сказал Толик, распустившийся, как красный цветок. – В столицу.
Мы замечтались. Я сидел на ступеньку выше и смотрел в одну точку, получая расфокусированное изображение подъезда и Толика, всадившего шею в плечи, как спустившийся за падалью гриф. Он грыз ноготь. Моя нога располагалось под его локтем. Я не удержался и толкнул.
– Не грызи, – говорю.
– Знаешь, на кого я сейчас похож? – спросил он.
– На кого?
– На себя же, но с дугой в голове.
Так он себя чувствовал, засыпая с ожогом головы на лестнице в подъезде.
Я привстал и посмотрел в окно. По земле стелилось черное облако. Среди пенсионерских панам торчали два гриба фуражек. Это появилась милиция.
Секунду я радовался настигшей стариков справедливости, но дальше понял, что пришли за нами.
Я пригнулся. Выход, которого не было, сразу нашелся: мой подъезд вел на технический этаж и крышу. Я разбудил Толика, и мы поднялись наверх.
Технический этаж оказался заперт навесным замком, но на крышу можно было попасть, отвязав просунутую в скобу толстую проволоку.
Я взялся за нее, но смог отогнуть лишь один конец, слишком она была дубовая.
Внизу хлопнула дверь, несколько пар обуви тяжело захрустели песчинками.
Толик оттолкнул меня, молча развязал проволоку и открыл люк. Мы поднялись по лестнице и вышли на крышу. На нас упало утреннее небо, в нем плыли желтые и розовые облака над лесом и нашим костром. С высоты костер был похож на вулкан или на разбившийся самолет. Огонь погас, из тлевшей резины исходил лишь густой черный дым. Он разделялся на слои и полз во дворы.
Хоть мы торопились, я все равно не мог не отдать должное красоте Слонима, увиденного в таком ракурсе – все происходило, когда пространство еще не спрессовали асфальтом и плиткой, когда под пятиэтажками люди сами высаживали деревья и разбивали огороды. Барханы черной и зеленой земли соревновались в красоте; всюду лежал целлофан, пластиковые бутылки и пачки от сигарет; окурки и лужи плевков возле лавок выглядели как элементы затейливой мозаики. Всю эту картину стремительно пожирал наш дым.
Мы пересекли крышу, ступая по пузыристому рубероиду. Коньки соседних домов на углу почти соприкасались, но между зданиями
