тем, как отправиться в лес, Абита накрыла стол к ужину, и Уоллес не постеснялся угоститься одним-двумя небольшими ломтиками ветчины. Увидев это, Абита едва сдержала крик возмущения: ни солонины, ни ветчины у них больше не осталось, и денег на пополнение запасов в ближайшем будущем не предвиделось.
Тем временем Уоллес окинул взглядом ее измазанное грязью платье и волосы.
– Осмелюсь спросить… э-э…
– У нас козел пропал, – сказал Эдвард, не добавив больше ни слова.
– О-о… понимаю, – откликнулся Уоллес и вновь вонзил зубы в ломтик ветчины. – Жаль, жаль. Соболезную. Надеюсь, ты, брат, не возражаешь? – спросил он, подняв повыше огрызок мяса. – Путь сюда был неблизок, а я до сих пор не ужинал.
«Прекрасно же знаешь, что мы возражаем», – подумала Абита и перевела взгляд на мужа.
Как ей хотелось, чтоб муж призвал этого типа к порядку!
«Не спускай ему этого с рук, Эдвард. Скажи хоть, что мог бы из вежливости разрешения подождать! Один-то раз в жизни не позволяй ему вытирать о себя ноги!»
– Э-э, – протянул Эдвард. – Что ж… да, возможность поделиться дарами Господа – дело хорошее.
– Абита, – продолжал Уоллес, – принеси-ка мне капельку Эдвардовой медовухи. Горло промочить нужно: я ведь к вам с кой-какой новостью.
Однако Абита спешить никуда не стала. Во-первых, не в том она нынче была настроении, чтоб этот наглец ею командовал, да еще в ее собственном доме, а во-вторых, медовуха у них тоже подходила к концу. На исходе зимы почти со всеми припасами сделалось туго, и не в последнюю очередь – из-за сидящего перед ней.
Подождав малость, Уоллес утер рукавом жирные губы и повернулся к Эдварду.
– Что на нее нашло?
– Абита, подай медовухи, – велел Эдвард.
– Но, Эдвард, ее осталось-то…
– Абита, – сурово оборвал ее муж.
– Эдвард, я…
– Абита! – рявкнул Эдвард. – Живей!
Уоллес заулыбался, откровенно позабавленный их перебранкой.
– Ну и терпелив же ты, братец! Да, спору нет, нравом ты у нас кроток, но не слишком ли кроток, а? Конечно, я ведению хозяйства тебя учить даже не думаю, но, знаешь, уж лучше твердая рука дома, чем порка в деревне, на общинной площади.
Раскрасневшаяся от возмущения, Абита развернулась и твердым шагом направилась к буфету. Она хорошо, слишком хорошо знала: на людях пуританской женщине надлежит держать рот на замке, а со всеми мужчинами держаться неизменно почтительно и покорно. Это ей вдалбливали в голову с самого дня приезда, и в поучениях Уоллеса она, черт побери, совсем не нуждалась. С шипением втянув в себя воздух, чтобы хоть чуточку успокоиться, она открыла дверцу буфета и сняла с полки кувшин медовухи. Последний кувшин… и то, судя по тяжести, почти допит.
Ухватив с полки кружку, Абита наполнила ее до половины и с грохотом водрузила на стол перед Уоллесом.
– Да, когда эта рассердится, по ней все сразу видно, – с усмешкой заметил
