Касьян. – Прошли, кажись.
Он развернулся и забрал чуть левее, мимо обломанного можжевельника. Игнат двинулся следом, и высохшая, будто рука скелета, узловатая ветка кустарника зацепилась за рукав Игнатовой парки.
«Игнаш-шш…» – выдохнул пробежавший по кронам ветер.
Парень вздрогнул, высвободился из цепкого захвата можжевельника и поспешил за Касьяном. Щемящее беспокойство, зародившееся еще на перроне, вернулось снова.
– Дядя Касьян, – Игнат окликнул впереди идущего мужчину. – А она… тоже здесь похоронена?
Ему показалось, что широкие плечи Касьяна вздрогнули.
– Здесь, – эхом отозвался он, и добавил, почему-то понизив голос:
– То, что осталось…
Спину Игната снова будто опалило жаром.
«То, что осталось лежать на остывшей земле после того, как навь покинула деревню…»
– Пришли.
Касьян остановился так резко, что Игнат едва не влетел в его пахнущий соляркой и прелой овчиной тулуп. Мужчина посторонился, пропуская парня вперед. Но тот не смог сделать и шага.
Вдруг навалилась такая тяжесть, словно весь небесный свод обрушился на его плечи. Игнат даже почувствовал, как подломились его колени. Под локоть предупредительно нырнула шершавая ладонь Касьяна.
– Ну, ну! – донесся откуда-то издалека голос. – Ну что ты, парень? Держись-ка! Держись…
Игнат только смотрел вперед. Туда, где из серой пелены зимнего дня выступил покосившийся деревянный крест. Имя. Дата.
«Два года назад, – вспыхнула запоздалая мысль. – Два года…»
В правый висок вошла раскаленная игла. От ее жара Игнату показалось, что внутри его головы все начало плавиться. Размягченная лава горя не умещалась в замкнутом пространстве черепной коробки, и горячими ручьями выплескивалась наружу. И только потом, слизнув языком соленую влагу, Игнат понял, что плачет.
– Два года не дождалась… – прошептал он. – Что ж ты, баба Стеша?
Потом повернул к своему спутнику совсем уж чумазое, перепачканное слезами и грязью, лицо. Попросил:
– Подождите меня в машине, дядя Касьян? Попрощаться наедине хочу…
Касьян понимающе кивнул. Хотел что-то сказать, но передумал. Несильно, по-отечески хлопнул Игната по спине, будто понимая, что негоже постороннему видеть чужие слезы.
Уже и запах овчинного тулупа истаял в морозном свежем воздухе, уже и стихли тяжелые шаги, а Игнат все стоял у покосившегося креста, и плакал тихо, беззвучно, горько. Поэтому он не видел, как над головой постепенно начали сгущаться тучи. Как в полях поднялась поземка, вздымая крученые снежные вьюны. Как с сосновых лап посыпался иней. Ветер швырнул за воротник щедрую пригоршню снега. Тогда только парень ойкнул, принялся вытряхивать набившийся снег, а, вытряхнув, выпрямился и огляделся.
Он находился на кладбище один-одинешенек. Кресты и темнеющие стволы сосен обступили
