приходилось выносить судно. Он стал совершенно беспомощным, и это его особенно злило. Он стал несвойственно-раздражительным и капризным. Иногда отвечал резко и грубо. Все мои сосуды сузились, и сердце, пытаясь протолкнуть кровь через тонкие просветы, колотилось, не переставая. Я слышала своё сердцебиение постоянно, оно не давало уснуть, и ночью я просыпалась через каждые два часа, чтобы успокоить его валокордином. Я выпила кучу успокоительных, чтобы каким-то образом вывести себя из этого состояния. Но это было нереально. Источник страха лежал, почти не двигаясь, и только прислушивался к тому, что происходит внутри, быстро тая на глазах. Он почти не разговаривал со мной, только в промежутках между сном, который обеспечивали ему обезболивающие, смотрел свои любимые фильмы.
Он не мучился долго и не мучил меня: ушел достойно, как мужчина. Таким он был всегда. Я пыталась погладить его, когда жизнь покидала тело, но он запретил, не веря в происходящее. Тогда я накрыла ладонью его холодную руку и впервые назвала по имени. Он смотрел широко раскрытыми глазами куда-то высоко-высоко и был уже не здесь…
После его ухода жизнь резко поменялась. Нужно было учиться жить без него. Квартира, дача и машина отошли дочери, как единственной наследнице. Мы ведь с ним зарегистрировались буквально за два месяца до его болезни, хотя он и раньше всегда просил меня об этом. «Наталья (он всегда называл меня полным именем), если что-то со мной случится, пусть всё достанется вам с Толиком», – говорил он не раз. Я только отшучивалась: «Кандауров, живи долго!»
Мы остались с голой жопой: Толика он не успел усыновить, мне же из наследства досталась только его фамилия. Нужно было что-то срочно решать. В первую очередь с жильём, потом искать работу.
На похоронах ко мне подошёл давнишний друг генерала, полковник авиации Евгений Шахов, и предложил помощь. Оказалось, что они с Кандауровым разговаривали по телефону за три дня до того, как он покинул нас, и, видимо, что-то обговаривали, касающееся меня и Толика. Я, обессилев от разрушающего страха, схватилась за протянутую руку как за спасительную соломинку, и с этого момента начался новый этап моей жизни.
Я тогда подумала, что похожа на переходящее красное знамя, передаваемое из одних рук военного в другие. Но сил для того, чтобы всё как следует проанализировать, у меня не было. И я отдалась на волю судьбы.
Наталья снова закурила и долго сидела молча, уставившись в одну точку на стене. Было тихо, как бывает на поминках, и только струйки выпущенного дыма некоторое время витали в воздухе, постепенно растворяясь, но и они не нарушали затянувшегося безмолвия.
– Давай ещё немного выпьем, – словно очнувшись от чего-то пугающего, прошептала Наталья. – Может, коньяка? – она вопросительно посмотрела на опустошённую бутылку, потом на Ирку.
– Я – всё! Мне достаточно! Я, пожалуй, попрошу принести чая с лимоном. – Ирка замотала
