ж, так холодно было ночью? – спросила она.
– Да там маленько. Корка тоненькая.
– Ага-а-а, – протянула Катя. – Папа-то на рыбалку сегодня идёт? – Ой, – нахмурила брови Нина и с недовольным лицом махнула полотенцем, – вечно в голову взбредёт. Какая рыбалка? В снегу всё. – Я потому и спрашиваю, – сказала Катя и, повернувшись боком к стене, прислонилась к ней плечом.
Она смотрела в коридор. Её лицо при этом стало задумчивым: брови поднялись, глаза помутнели, рот слегка приоткрылся. У неё часто бывало такое выражение лица, и она старалась контролировать его появление, но, лишь только она закрывала рот, сужала глаза и опускала брови, мысли, клубившиеся в её голове, резко улетучивались. И возвращались, когда лицо принимало прежнее выражение.
В ту минуту Катя думала о матери. Девушка потирала пальцы своих рук и смотрела на родительницу с её грубыми движениями, голосом, руками. «Ужели меня ждёт то же?» – со страхом спрашивала она себя. Волосы у Нины были коротко острижены, седина в них была замаскирована дешёвой золотистой краской. Катя вдруг представила, как кто-то срезает её роскошную гриву, и представила это так ярко, что невольно вцепилась в свои локоны, оставляя в мякоти ладони следы от ногтей.
Нина тонким слоем налила на раскалённую сковороду немного теста, и оно плотно зашкварчало. Кухню наполнил запах выпечки. Когда же Нина переворачивала недожаренный блин, он скомкался под деревянной лопаткой, и она поправила раскалённый кружок пальцами. «Надеюсь, что нет», – подумала Катя.
Гена проснулся к десяти часам, когда Катя вышла в магазин за продуктами. Он недолго полежал, послушал, как храпит Домрачёв, и лениво побрёл умываться. Гена работал на местном маслозаводе, но сейчас он был в отпуске. Отдыхать оставалось четыре дня, и, ощущая приближение работы, хозяин невольно хандрил, но в то же время скучал от безделья. На рыбалку он собирался совершенно серьёзно и потому, умывшись, сразу пошёл будить Степана Фёдоровича.
– Степан, Степан! – громко шептал он.
Домрачёв, в дряхлое тело которого успело проникнуть сознание ребёнка, застонал, искренне веря, что его будит отец.
– Пять минуток, – сонно простонал он.
Гена улыбнулся.
– Никаких пять минуток: и так уже до двенадцати дрыхнем. Вставай, Степан, не дуркуй, – строго сказал Гена.
Домрачёв, скуля, лениво открыл левый глаз и, щурясь, взглянул на Гену.
– А, ты, Ген, – разочаровано сказал Степан и закрыл глаз.
– А кто ж? Вставай, кому говорят. А то на рыбалку не поспеем, – Гена стал толкать его в плечо.
– Успеем всё. На машине поедем, – сердито пробурчал Степан Фёдорович.
– Ну, Степан, несерьёзно, в самом деле. Что ж ты, взрослый человек, а будить себя заставляешь как мальчика? Неприлично, честное слово. В гостях ведь, – Гена не хотел задеть Домрачёва – просто хотел его разбудить, но эти слова больно зацепили гостя, и тот, пристыженный, поднялся.
– Вы уж простите, – с испуганным видом, как у подбитого зверька, сказал Степан Фёдорович за завтраком. –
