в ноги Часовщику, сорвав с головы свой красивый платок в знак горя о собственных грехах и траура по ним, и поцеловал пол под ногами демона:
– Я раскаиваюсь! Я раскаиваюсь, – закричал он, пытаясь заплакать, но слёзы от отчаяния и страха за собственную жизнь к нему не приходили, и тогда он поднялся на колени и разорвал одежды на своей груди.
Лица остальных троих исказила гримаса отвращения его трусостью.
Часовщик же, не любивший лишних смертей и слишком очевидной экономической экспансии Храма в мир, оказался доволен. С тенью лёгкого раздражения он велел стражнику увести мужчину. Тот кричал о своём раскаянии с заискивающей надрывностью всё то время, как его поднимали и выталкивали, как он думал, на казнь.
Демона он же не интересовал до того момента, пока он не станет принимать у этого механоида, уже допрошенного и назвавшего все имена, уже написавшего завещание, по которому все доходы его насытительных плантаций перейдут Храму, покаянные обеты перед Сотворителем, связывающие его со всеми подписанными бумагами.
Это будут епитимьи исключительно духовного свойства: пост и чёрное покрывало на его пропорциональной, привыкшей гордо смотреть голове, на его механических, таких правильно ложащихся волосах. К смерти, которая наступит, как видит сейчас Часовщик, от старости, он станет глубоко набожным механоидом. В Святилище, перед ликом самого бога, с ним произойдёт великая перемена, и этот сладострастный красавец обратится от греха к праведной жизни.
В том числе и потому, что он, существо колеблющееся, увязающее в удовольствиях плоти, всё же носит внутри добро. История простая и поучительная.
Выстроив её до самого конца, Часовщик обратился к остальным трём. Итак, они владели мраморными рудниками, насытительными заводами и соляными копями. Камень, ликра и соль.
Для демона всё, что происходило между ними тремя сейчас, их отношение друг к другу, их отношение к ереси казалось новой модернизацией уже известного ему механизма. Ненужной, потребляющей энергию надстройкой, которая к тому же неправильно насыщает ликру, внося разлад во весь механизм в целом. Ему предстояло её разобрать. Но так, чтобы не пострадала вся Машина в целом: Машина церкви, Машина социума, Машина жизни.
Не та, что была до Зари мира, другая. Теперь неуловимо огромная, чьи механизмы, всё такие же физические, всё такие же неумолимые, двигались теперь одновременно повсюду, где существовали механоиды. И видел их один только Часовщик в своём холодном мире, выстроенном Сотворителем в его восприятии, за светлой, серой радужкой светящихся добром и заботой глаз.
Во имя Сотворителя. Во имя живого бога, смотрящего сейчас на них всех.
Зима оставалась в покоях супруга, не желая входить к его брату и не желая с ним говорить или проверять его состояние. Передумать её заставили слуги и лекарь, покинувшие комнату. Глава личной службы,
