пикантные моменты, опустила подробности, дабы не возбуждать в Останине ревнивые чувства. Поди угадай, что на уме у этих женщин. Потёмки. Как в пыльном шкафу со скелетами разной степени свежести.
***
Пускай прошлое и не отличалось гладким течением, однако в нём присутствовала хоть какая-то определённость.
Грядущее же было покрыто тревожным туманом.
В принципе, Останин терпеть не мог строить планы на будущее, находя это занятие неразумным. Нередко случается: человек подробно, в мельчайших деталях спланирует себе замечательный воздушный замок и уже собирается поселиться в нём, дабы проводить там радостные дни, наслаждаясь негой и покоем, а затем вдруг налетит порыв ветра – и волшебный замок рушится, разлетаясь клочьями тумана. Какой же прок в том, чтобы обольщать себя напрасными мечтаниями? Нет, лучше чувствовать себя плывущим в неизвестность, находясь в постоянной готовности к переменам – к худшему или к лучшему, тут уж как сложится… Однако с Жанной это правило не сработало: с ней Останин если и не планировал ничего конкретного, то как минимум ждал продолжения, развития, чёрт знает чего, но – несомненно ждал. Правда, очевидность ожидания проявилась для Останина только теперь, когда Жанна ушла из его утлого повседневья – и, соответственно, из его упований на совместное будущее.
И надо же было ему превратиться в такого идиота, слепца, рохлю!
Но что он мог поделать? Не тогда – сейчас. Что он мог поделать, если Жанна скользила между прошлым и будущим, растворяясь в хлипком настоящем? Если смутные дни, путаница причин и следствий, ложные краски чувств и ожиданий, он сам и Жанна, всё кружилось и плыло, не поддаваясь определениям, перетекая в кавардак и хаос, во тьму, пожирающую зыбкие тени смыслов? Что он мог поделать? Научиться смотреть на жизнь глазами старика? Или соорудить вокруг образа Жанны непроницаемую границу, убить и высушить его, как высушивают бабочку под стеклом, дабы потом любоваться очередным экземпляром в своей коллекции? Увы, с ней этот номер не проходил. Она не желала принимать уготованную ей форму, оставалась неуловимой, проходила сквозь сознание Останина, как песок сквозь пальцы, и он не умел с этим справиться. Подобная вкрадчивому оборотню, девчонка змеилась между подтекстами и коннотациями – от превращения к превращению; она издевалась над Останиным, выворачивалась и ускользала, ускользала, ускользала от его понимания…
***
Это было нечто большее, нежели уязвлённое самолюбие. Несравнимо, безмерно большее. Останин утратил почву под ногами. Ему хотелось переступить границы утлой обыденности и выйти за пределы самого себя, но он не знал, как это сделать.
Впервые в жизни он чувствовал себя таким одиноким.
Точнее, впервые в жизни одиночество казалось ему столь неподъёмной ношей. В прежнее время, до Жанны, оно нисколько не тяготило Останина. Это состояние казалось ему вполне естественным – покойным и даже, пожалуй, в некотором роде отрадным.
Странно, что всё так
