более странно и чудно,и в памяти держат, в конце-то концов,
и любят тебя беспробудно.
«Мне нравится, что мы…»
Мне нравится, что мы
так на слова похожи,
и нами правит тоже
грамматика зимы.
И разговора нить
дрожит, и слов так мало,
что говоришь устало:
«Мне трудно говорить».
На несколько минут,
беспомощны и голы,
к остывшему глаголу
наречия прильнут.
Нам тоже повезло—
до скорого пробела
жить сбивчиво, несмело,
косноязычно, зло.
Угрюмая звезда
нас понукает взглядом.
И три минуты рядом—
для нас уже «всегда».
Об этом знает тот,
кто робкой жизни строчку
в одну слепую точку
запасливо свернёт.
«Пора уходить, потому что мы больше не можем…»
Пора уходить, потому что мы больше не можем.
Пора улетать, и куда, никому мы не скажем.
На этой планете печальны любые пейзажи,
и судьбы всех жителей так некрасиво похожи.
Задраим же люк и вернёмся опять к нашей теме:
к тому, что для нас этот мир недостаточно тесен,
но мы покоряем— сжимая— пространство и время,
и этот рецепт, кроме нас, никому не известен.
Боится кленовая ветка, тревожится птица,
ревёт, как ракета, за окнами мирная фура.
Они полагают, что нам уже не возвратиться,
и, может быть, ветка права, да и птица не дура.
«Может, с нашей стороны ветер…»
Может, с нашей стороны ветер.
Может, мы привыкли спать плохо.
Спят счастливые Его дети—
продолжение Его вдоха.
Может, ты— как раз Его выдох,
привкус уксуса во рту, скажем.
Знай, что в ракурсах любых, видах,
и в унынии твоём даже—
ты красив, красив! Ведь Он тоже
без улыбки говорит чаще,
и прекрасен, как нигде, может,
там, в саду, один, среди спящих.
«Весло упало— без весла…»
Весло упало— без весла
Плыви, таскай свой вес на ребрах.
Мы пленники большого замысла,
Мы жертвы заговора добрых.
И нас не спрашивают, надо ли.
И схлынуть не дают волной.
А как бы звучно, дробно падали—
Точно костяшки домино.
«Ходите в планетарий. Там темно…»
Ходите в планетарий. Там темно.
Горит на потолке звезда Капелла.
И это черно-белое кино—
Единственное, что не надоело.
Ступайте в планетарий. Там давно
Всем объясняют, что на самом деле
Был взрыв. С тех пор и жить заведено,
И лично вас обидеть не хотели.
Все ваши страхи взяты с потолка.
Они такого странного покроя,
Что просто разлезаются в руках:
Тоска
