на цветок в горшкесмотришь три часа, или дремлешь, или…
Новогодняя суета, мишура, возня,
даже слово «милая»– не убедят меня,
что по нашей жизни гуляет любви сквозняк.
Но законы физики точно бы убедили.
«Ночь к нам войдёт и щебетом и лаем…»
Ночь к нам войдёт и щебетом и лаем,
соседским кашлем, нецензурной бранью.
И жизнь прикинуться способна раем,
и сумерки— весенней гулкой ранью,
и я— всё понимающей и чуткой,
и жёсткая латынь— живым побегом,
и весть волшебная— обычной уткой,
и ты— обыкновенным человеком.
И снится в темноте жених невесте,
не оставляя шанса ошибиться.
Кого застала ночь на новом месте—
Не спи, не верь, не слушай, даже птицу.
VI
«Я видела во сне…»
Я видела во сне
Огромный красный крокус.
Он двигался ко мне,
И в этом был весь фокус.
Достаточно уснуть,
Припасть ко сну щекою—
Чтобы пустилось в путь
Что быть должно в покое,
И бросилось в глаза
Что просто попадалось,
И вспыхнуло, грозя,
И вызвало бы жалость.
И думалось потом
О мести смирных видов,
О бунте их простом,
О книжке «День триффидов»,
О нежности оков,
О диктатуре ласки,
О воске лепестков,
О бледненькой окраске,
О том, что злость и кровь
Сгущаются под старость,
Ненужную любовь
Преображая в ярость.
«А старость подойдёт не изувером…»
А старость подойдёт не изувером
с отчаянным лицом глухонемого
и жестом вопросительным: «Готов?»
Она— лишь трепет алого на сером
в ноябрьский день, ну, например, седьмого,
семидесятых, может быть, годов.
Она же— прямизна узкоколейки.
Она же— прямота Большого брата.
Она же— бодрость первых пятилеток,
ползущая к концу во весь опор,
потёртая монета в две копейки,
что в прорезь телефона-автомата
легко войдёт, и, звякнув напоследок,
оплатит трехминутный разговор.
«Когда телефон-автомат пожирает время…»
Когда телефон-автомат пожирает время,
слизывает секунды с карточки гладкой,
поспешно вешаешь трубку— ты тоже с теми,
кто время припрятывает украдкой:
то сбежать норовят, не закончив спора,
то опаздывают— где их носят черти!
«Я не все сказал, у меня есть фора»,—
говорят себе, а, быть может, смерти.
Надо времени в рот набрать— и жизнь продлится.
И помедлит короткий гудок, колюч и тонок.
А пока— оно тайком уродует лица,
раздирает мысли, оно— спартанский лисенок.
Лишь туда пронести его не имеешь права,
где
