я и так прекрасно знаю? Здесь у каждого свой подход к рабочей силе. Это нельзя понять, это просто нужно запомнить. Я считаю, что женщина, любая женщина, и русская в том числе, имеет право на сохранение собственного достоинства.
Я прищуриваюсь. Медленно тянусь к молнии на платье сзади, но и тут она меня останавливает:
– Одежду снимите в бане. И поживее, у нас не так много времени, и комендант за этим тщательно следит!
– Как вас зовут? – вдруг тихо протягиваю я.
Немка медлит секунду, но сурово отвечает:
– Я думаю, об этом вам обязательно расскажут.
– И все-таки?
– Марлин Эбнер, вторая надзирательница женского барака.
«И как же тебя взяли в надзирательницы?», – успеваю подумать я и плетусь за ней из сарая под мерный топот шагавших сзади.
Вычищенная улица, красиво обработанные деревья, подметенные дорожки… но почему-то сдается мне, что чистили, обрабатывали и подметали тут далеко не немцы. В подтверждение моих слов вижу, как глазеют на нас созерцатели, опершись на метлы и грабли. Все грязные – не чище нас – замученные, но еще умудрявшиеся проявлять любопытство, пока кто-то не кричит им:
– Чего вставайт?! Чего останавливайться?! Чего смотрейт?! Arbeiten, arbeiten, arbeiten!
Они отрываются от зрелища с большой неохотой. Вздыхают, утирают взмокшие волосы и продолжают махать метлами, оглядываясь на надзирателей.
А мне почему-то жутко любопытно: кто здесь все это построил? Неужели немцы? Да не могли они за пару месяцев такую крепость создать. Захватили? А вот это уже возможно. Ведь только русский человек сколотит настоящую крепкую баню из свежих бревен, внутри которой все блестит золотом и пахнет смолой да запаренными березовыми вениками.
Но вениками нас не парят. Дают одну растрепанную мочалку на всех, черный обмылок да два таза воды. Мол, что хотите с этим – то и делайте.
И мы, бабы, друг друга без слов понимаем. Отбрасывая ненужные вопросы вроде «А сколько человек до нас мылось этой мочалкой?», мы намыливаем ее по очереди, по очереди и трем себя, по очереди моемся в первом тазу. Из второго окупываемся, но тоже по очереди, экономно. Я так и не успела попить, да и очередь к первой лохани выпала мне позже всех, когда вся вода уже мыльная и мутная была.
Надеваем выданные рубашки с юбками (немцы почему-то не сочли нужным дать нам нижнее белье) и выходим. Хоть и немного, но чистоту ощущаем. Кожу больше не щиплет, да и голова не чешется. Вот только пить неимоверно хочется, от голода в глазах темнеет…
Первая, кого я вижу – Марлин. Она ждет нас возле бани и уже собирается куда-то вести.
– Простите, нас будут кормить? – спрашиваю я, переступая с ноги на ногу.
– Время ужина у рабочей силы уже прошло. Но, думаю, комендант разрешит покормить вас вне срока.
– А воды дадут?
– Я этим не распоряжаюсь. Все вопросы к коменданту.
Как же я могу задать ему вопросы, если не знаю даже, как он выглядит? Наверное, все-таки покормят. Иначе… иначе придется жевать сено и запивать
