поднял руки и признался отцу в своем поражении, на что восстановивший силы Ланцов предложил ему повторить опыт, но Вадик, махнув рукой, от этого отказался. А когда через пару минут за дверью послышался голос Антонова, поднялся из-за стола и со словами: «Пора самому сдаваться» пошел ему открывать.
– На меня все вали, дескать, отец у тебя псих, – посоветовал ему вслед Василий Васильевич.
Открыв дверь директору института, Вадик впустил его, поздоровавшись, внутрь, а собравшегося зайти следом Сяськина отодвинул плечом и захлопнул у него перед носом дверь, закрыв ее изнутри на засов.
Оставшись наедине со смутьянами и напустив на себя строгость, Антонов потребовал от них объяснений их хулиганскому поведению, но вместо извинений и покаяний Вадик шокировал его заявлением о проводимом им таким образом научном эксперименте.
С благословения Василия Васильевича он усадил на стул пораженного его ответом директора и подробно с примерами рассказал ему о таинственной болезни отца, своей гипотезе и постигшем его фиаско, что вызвало у Антонова поистине детский восторг, присущий настоящим ученым. Все это время он смотрел на Ланцова, как на космического пришельца, а в конце, будучи уже не в силах сдержаться, вскочил, опрокинув стул, и устремился к нему, но Вадик преградил ему путь.
– Заразиться, Аркадий Григорьевич, не боитесь? – спросил он, глядя ему в глаза.
– Нисколько, – уверенно заявил тот. – Луи Пастер возбудитель бешенства себе привить собирался, Кох ради туберкулезных больных жизнью пожертвовал и этим человечество спас. А нам-то с вами чего бояться.
Охваченный исследовательским азартом он смело приблизился к Василию Васильевичу и долго тряс ему руку, а затем, убедившись, что это не сон, с довольным видом уселся за микроскоп, однако и он, как ни вглядывался в образцы его крови, ничего необычного в ней не увидел.
– У вас здесь оптика слабая, надо ко мне идти, – подвел он итог своим наблюдениям и повел отца с сыном в свой кабинет, по дороге предупредив сторожившего их за дверью Сяськина, чтобы тот в ближайшее время его не тревожил.
Директорская лаборатория не шла ни в какое сравнение с убогой кладовкой сына, а микроскоп к удивлению Василия Васильевича был просто невероятных размеров. Это был дар одного высокопоставленного чиновника из Москвы в благодарность за трудоустройство племянника его жены – Сяськина, и такое во благо науки самопожертвование ставило Антонова в один ряд с Пастером и Кохом.
Включив бесценное свое сокровище и скинув с себя пиджак, он облачился в белый халат, сел перед микроскопом и несколько минут рассматривал, затаив дыхание, образцы крови, а затем, отпрянув от окуляра, тихо выдавил из себя:
– Немыслимо… О-4… Аллотропная модификация кислорода.
Вадик после его слов побледнел и покрылся испариной, а затем прошептал: «Этого быть не может…», после чего Аркадий Григорьевич вывел картинку на компьютерный монитор.
– Одна, вторая,
