воздушной пыльцой, и посмотрела прямо на меня. И я бы, возможно, поверила ее внезапно потеплевшему взгляду, которым она меня одарила, если бы в этот момент ее брови слегка не приподнялись, а уголок ее губ чуть-чуть не потянулся бы вверх. О, дьявол!
Я раскусила ее в один миг, я сразу все поняла. Стать послушной, образцовой дочерью, такой серой мышкой, никуда не высовывающейся и всегда соглашающейся с умными взрослыми, взамен на молчание.
Нет, мамочка, слишком это дорогая цена.
Я слегка качнула головой и улыбнулась ей. Едва заметной улыбкой, чтобы не увидел отец – хоть он и смотрел только на свою «дорогую», я не хотела рисковать. А ее брови поползли еще выше. Может, она не ожидала от меня такого безрассудства или думала, что я не понимаю всей серьезности своего решения, однако я понимала. Я знала, что она не блефует, знала, что меня ждут крупные, намного большего размера, чем могло мне сулить общение с Марком, неприятности, но тем не менее я еще раз упрямо качнула головой. Уж кто-кто, а моя дорогая мамуля должна была знать главную черту моего характера.
Женщина наклонила голову набок – так, что идущий от окна дневной свет еще больше выставил напоказ ее безобразный синяк. Она будто давала мне последний шанс. Я упрямо вздернула голову вверх. Этим, дорогуша, ты меня не возьмешь.
Мне подумалось, что она уже готова была усмехнуться, а потом разразиться дьявольским, как иногда показывают в фильмах ужасов, смехом.
Мать, однако, молчала, а мы с отцом, хоть и по разным причинам, оба медленно умирали от страха.
– Я сама виновата, – ответила наконец женщина тихо, но очень четко. – Вчера вечером я по темноте спускалась с лестницы и не увидела одну ступеньку… Дорогой, прости, что сразу не рассказала, – она отвела взгляд от моего лица и посмотрела на мужа, – ты и так выматываешься на работе, и я не хотела давать тебе нового повода для расстройств.
Отец вздохнул и, сетуя на ее невнимательность и халатность к собственному здоровью, спросил, приложила ли она лед, намазала ли ушиб мазью. Она виновато кивнула.
Ох, папа, и ты ей поверил?
Я, прожигая глазами лицо матери, злобно сощурилась. Что за игру ты затеяла? Планируешь меня этим дальше шантажировать? Думаешь, я не пошлю тебя при первой же попытке намекнуть на что-либо подобное? Думаешь, ты победила, думаешь, обхитрила меня? Что ты так усмехаешься, ведьма? Я злилась, у меня было чувство, будто я чего-то не понимаю, будто она знает что-то такое, чего не знаю я. Впоследствии выяснилось, что зря я так низко думала о своей матери – насколько я знаю, для остального мира тот синяк так и остался следствием ее «халатной невнимательности» к своему здоровью.
Когда мы в молчании пили клюквенный морс, я кое на что решилась.
– Можно мне сегодня погулять? – спросила я, обращаясь к обоим родителям.
Отец быстро взглянул на жену, но та снова смотрела только на меня.
– Соф, – сказал отец так, словно я была раздражающим комаром, который
