что же тебя удивляет?
– Ну, ты иностранец. И для них ты всего лишь гринго. Кстати, кто ты по национальности?
– Киче.
– Я серьезно.
– А я серьезен как никогда. Я индеец – такой же, как они. Один из них. Мои настоящие родители умерли, когда мне было лет 7 -задолго до того, как я стал задумываться о национальной принадлежности. Не знаю, что тогда случилось – я не помню те времена. Знаю только, что после их смерти меня взял на так называемое «попечительство» один тип… тоже гринго… Вроде как «усыновил». Вот только ему не сын был нужен, а раб. Маленький белый безропотный раб – животное, с которым он мог вытворять, что вздумается… Я прожил у него около года. А потом что-то произошло…, – он замялся, выдавил сконфуженную вымученную ухмылку, – в общем, чтобы там ни произошло, один человек, коренной индеец, спас меня, когда я уже был на волосок от смерти, помог начать новую жизнь. Долгое время я жил на севере в горах вместе с ним, а он, кстати, был одним из опальных лидеров тогдашнего революционного движения. Вот он, действительно, воспитывал меня как родного сына. Именно благодаря ему я понял, что цвет кожи не имеет значения. И национальность тоже. Важно то, на чьей ты стороне – за кого готов будешь пожертвовать жизнью.
– Сегодня ты чуть не пожертвовал своей жизнью, – заметила я.
– Да, но я еще жив, и не собираюсь останавливаться, пока наш народ не скинет с себя эти унизительные оковы… – он замолчал на секунду, задумался и, устремив на меня свой проникновенный взгляд, тихо проговорил, – Иден, я так и не сказал… спасибо, что спасла меня, и прости, что подверг тебя опасности.
– За что извиняешься? Ты тут не причем, я же сама вмешалась. И ни о чем не жалею, – я засмеялась, – Не каждый день удается спасти героя.
– Никакой я не герой, – отмахнулся он, – А тебе, значит, и раньше доводилось спасать людей?
– Не таким образом… Там в Америке я выучилась на врача и немного работала на этом поприще.
– Надо же! Ты не перестаешь меня удивлять!
– Ну, раз ты врач, – прозвучал робкий голос священника, – Посмотри, что там у него со спиной.
Я вздрогнула, обернулась, только сейчас заметив, что он сидел на скамье, прямо позади нас… Что-то благоговейное было в его взгляде, отблеск восхищения, трепета и любви…а вместе с тем, сомнение – словно он не верил в того, на кого смотрел, и видел совершенно не того, кто сидел перед ним. Наверное, он уже давно вернулся, просто не решался вмешаться в нашу беседу. Слушал все это время, внимал, словно каждое слово этого белого человека было откровением… И только, когда заговорила я, а не Сани, он очнулся, вспомнил, что перед ним живой человек. Живой и раненный.
– Я вот принес… – падре протянул мне упаковку ваты и флакон спирта, – надо обработать его порез.
– Да, конечно, – кивнула я, переводя взгляд на Алессандро, – Присядь здесь и сними рубашку.
– Ничего не надо! – как-то испуганно встрепенулся Сани, –
