лязг, дверь распахивается, В хату быстрым шагом входит тюремный врач в сопровождении вертухаев.
Дастана кладут на спину, эскулап, небрежно его осмотрев, резко и со всей силы давит ему на грудную клетку. Я боюсь, что он сломает ему рёбра, остальные ребята тоже притихли, наблюдая за грубыми манипуляциями. Врач давит ещё раз.
Дастан конвульсивно вздрагивает, как в кино, широко кривит рот, ловя воздух, сипит. Потом узбек открывает глаза, бездумно уставясь в потолок, и начинает медленно шевелить руками и ногами, елозя спиной по полу.
Врач наблюдает за ним секунд двадцать, потом встаёт и разворачивается на выход.
– Куда вы? – неожиданно восклицаю я. – Надо же его осмотреть, давление хотя бы померьте!
Врач оборачивается, одаривает меня выразительным, но снисходительным взглядом и продолжает свой путь к выходу. Ещё секунды и тормоза лязгают засовами.
Мы аккуратно переносим Дастана на нары, на голову прилепляем намоченное полотенце. Узбек постанывает сквозь зубы и дышит часто-часто, как маленькая собачка. Минут через двадцать его отпускает, он, кряхтя, садится и бессмысленно таращится на нас. Общее напряжение в хате спадает, народ начинает заниматься своими делами. Обошлось. Пронесло. Прокатило. В этот раз – да.
В целом же смерть заключённого в тюрьме вполне обыденная штука. Списать такую смерть на естественные причины не сложно. Из свидетелей – только сокамерники, которые дадут «какие надо» показания. Мало кто станет идти против администрации, да и кто таких станет слушать? Помер Максим, и хрен с ним. Взятки гладки.
Твоя жизнь тут – надпись на учётной карточке. Ты не нужен никому, и сам ты никто. А с карточкой можно поступить как заблагорассудится. Порвать и выкинуть в мусорное ведро – не проблема. Ты поистине утопающий, и твоё спасение в твоих же собственных руках. Внутри СИЗО данный афоризм не метафоричен, а действенен. В основе твоего выживания – внутренний дух и душевная сила. Не бывает безразличных людей. Каким бы ты не казался несгибаемым и толстокожим снаружи, у тебя живое чувствующее сердце, которое не подчиняется приказам извне. Его ритм сокращений подчинён единственно значимому инстинкту. Инстинкту выживания.
Мы здесь – ненужные люди. Внутри периметра мы не «упёрлись» никому, кроме себя. И если ты опускаешь руки, то ты обречён. Не факт, что твоя борьба поможет тебе выжить, но, если не сопротивляться – ты уже труп.
В заключении я вдруг принялся писать стихи, хотя не делал этого со студенческой скамьи. Но, видимо, так выразилась ещё одна потребность самовыражаться в ограниченных условиях. До сих пор не совсем понятно, для кого я их писал – особенной художественной ценности, – я осознаю это – они не представляют, зато очень точно передают весь сумбур моих эмоций, мрак окутавшего меня страха и слабый отголосок надежды. Но я всё равно буду приводить их строки по возможности,
