чреваты. А значит, стоит их давить на корню. Сама мысль о том, что мир может измениться, а. охранники – поменяться местами с заключёнными, думаю, пугает до жуткой оторопи даже самого отъявленного вертухая. Поэтому – не сметь! Не пущать! Унижать! Пытать! Перевоспитывать! Но только не давать ни единого шанса на возмездие.
Мышление самого заштатного тюремщика почти не отличается от мышления первых важных голов, расплодившим чёрную гидру карающего правосудия и узаконившим кодекс пренебрежения человеческими жизнями. Всё идёт от головы, от этих наделённых властью оборотней-мудрецов, провозгласивших себя элитой. Не удивлюсь, если в подвалах зданий, где они заседают в роскошных кабинетах, уже стоят в слоящемся туманом дыму жидкого азота ряды автоклавов, в которых вызревает то самое поколение вожделенных власти кадавров – carcere homo.
Мы же, обыкновенные люди, в отличие от них, попадая в застенок, испытываем отторжение, вложенное в нас природой. Разум сопротивляется, отвергая навязанную модель и, что уж говорить, справляется не всегда. Если даже я, получив относительно небольшой срок, очутившись на нарах, несколько дней не мог прийти в себя. Что говорить о тех, кто получает десятку, а то и выше. Причём, часто абсолютно незаслуженно. В сознании таких людей могут происходить фатальные изменения. Мышление заводит в тупик, из которого нет выхода. Десять, двадцать, двадцать пять лет срока кажутся совершенно бесконечной субстанцией, которую невозможно представить. Как невозможно представить конечность космоса. Смысл, слабо брезжущий где-то в глубине сознания после оглашения приговора окончательно тускнеет, превращаясь в мёртвый сморщенный лучный камень. Возьми и зашвырни меня за линию горизонта – словно навязчиво предлагает он. И многие – швыряют.
Самоубийство. Отличный выход в данных обстоятельствах, не правда ли?
В тюрьме большинство суицидов приходится на первые дни заточения. При осмотре у новоиспечённого Зе-Ка, чтобы не было соблазна, забирают все верёвочки, шнурки, режущие и колющие предметы. Но не всех это останавливает.
Можно заточить алюминиевую ложку и полоснуть вдоль вен. Можно порвать простыню на длинные тонкие лоскуты, свить верёвку и вздёрнуться в дальняке.
За две недели, пока я находился в Капотне, произошло два случая суицида. Один парень удавился без шансов, заметили его уже окончательно холодного. Второй вскрылся. В соседней камере. Ночью ребята, обнаружившие истекающего кровью сокамерника, долго цинковали, перемежая стук истошными криками, пока продольные не соизволили засуетиться.
Позже прошёл слух, что парень скончался по пути в больницу в скорой, не хватило каких-то минут.
Но тут дело даже не в том, что человеческая жизнь внутри тюремной системы бесконечно малая величина, и даже не в том, что люди – это только картонные, а теперь и виртуальные карточки. А в том, что в каждой тюрьме есть психолог. Тот самый специалист, который получает зарплату за свою
