бы скоренько инволюционирует. Ослабевает. Негоже, ох, негоже. Вот мы теперь полностью зависим от всяческой внешности по отношению к человеческой плоти. Неспособны ничего поделывать без технических инструментов и орудий. Так-то ведь? Так-то. Хе-хе! Выходит, что именно только к развитию мёртвой техники она относится, эволюция-то ваша? Мёртвой. А? Да сама она тоже ведь мертворождённой оказалась, вышла-то сия учёность от ума, исключительно механистического, а не от живого.
– Существо, скованное помощью, – сказал Авскентий.
– Что-что-что-что? То есть, кто?
– Человек. Он всегда был скован помощью. Нет у него возможности жить без помощи. И неважно, чьей. Себе подобного, животного, машины. Денег. Бога, наконец. Полное отсутствие самостоятельности. Ну, почти полное. Существо, скованное помощью.
Ксения мгновенно закивала головой в знак согласия. «Только поэт может так сложить всего три слова с такой глубиной смысла», – подумала она.
Денис Геннадиевич помалкивал, глядя мимо Абрама Ицхаковича куда-то в неведомую даль.
– Да, худая, худая у тебя эволюция, – горестно поддакнул Мирон-Подпольщик Авскентию, но глядя на учёного. Одновременно он ощущал жжение в том кармане, где покоился камешек, вынутый из ручья. И что-то такое странное возникло в его сознании. Оно проснулось, и его внимание перескочило на собственный мир, внезапно представший в полной чистоте, без шелухи. Творческий ум познал там столько недоделок и такое нагромождение всякой перекошенности, что незамедлительно откуда-то взялось неудержимое желание начать стоящую работу по усовершенствованию того мира попутно с самим собой. Эдакая неведомая пружина самоэволюции возникла в нём.
– Слышь, – тихо и вкрадчиво обратился Мирон к местному жителю, сидящему неподалёку на травке, – а тот ручей, так сказать, препятствие наше, как называется?
– Ручей? Кажется, Пликапик. Другого вроде бы не было раньше.
– Пликапик. Надо бы запомнить, – бывший в молодости гениальный ваятель-авангардист мелко потряс головой, будто действительно упаковывал в памяти название ручья.
У него несколько усилилось необычное и дивное ощущение нового понимания вещей, до того не проникающее в его сознание никогда. Усвоить его свежесть он пока не отваживался, и попытки такой у него не возникало, потому что ум не мог найти тому сносного объяснения. И он переключил сознание на прежний лад, вспомнив недавнее заявление Абрама Ицхаковича о пользе автобусов.
– Между прочим, Боря, всё-таки тебе я скажу лично одну догадку, касательно эволюции всяческой езды по земле, воде, воздуху и космосу, – в голосе мелькнула ехидничка.
– Да?
– Да. Двигатель внутреннего сгорания, тот, которым ты почему-то восхищался, он есть самая настоящая тупиковая ветвь эволюции. Технической, технической. То есть, подчистую мёртвенькой. – Мирон с ухмылкой кинул взгляд в сторону Татьяны Лукьяновны.
– Так
