средь ночи…чтобы о помощи просить.
– Григорий…
– Помолчи!
Лукьяныч рукавом утёрся, не сводя взгляда с побледневшего гостя. Пришёл… Страшно, а пришёл. К нему, к Гришке "худородному"… Сам, поди, делать ничего не привык. Жар чужими руками лучше загребать. А кости ломать – тем паче.
С грохотом бачовку опустил на стол. Далеко плёвое дельце шутошное зашло. Не так оно Лукьяновичу представлялось. Куда уж дальше? Сами по лезвию прошли, едва курячьи шеи свои не посворачивали. А собеседник ещё дальше завести хочет.
Первый раз тогда ничего не понял Григорий Лукьянович. Что делал, зачем? Для кого? И деньгам не рад. На что ему эти деньги за гробом-то? Невесть как окончится, когда перед государем юля, отчитываться будет, сочиняя точно вшивый бахарь.
– А вот постригусь! – тихо, но с остервенелой уверенностью прошипел Меркуша, вернув Лукьяныча из его тяжких дум обратно – Постригусь, как батюшка мой хотел, видал я вас всех!
Юноша спрыгнул с телеги. Спиридон громко расхохотался. В прибрежных кустах закричала разбуженная утка. Взметнулась, покружила немного и опустилась обратно.
– Работай дурень! Ты ли монетки звонкие и лёгкие, на крест пудовый сменяешь? Через два дня обратно к нам вернёшься.
– К вам – не вернусь – отрезал Меркушка – По миру пойду. В разбойники попрошусь! Нехристи, а всё честнее…
– Пошевеливайтесь – рявкнул возничий – Мешкоту не устраивайте. Лясы точить приехали? Меж собой потом разберётесь, кто куда пойдёт. Я тут с вами до ночи торчать не намерен. Не затем ехал. Тащите к лодке! Вы лодку –то хоть приготовили?
Спиридон и Меркуша, один с ворчанием, другой с бормотанием, отдалённо похожим на сбивчивую молитву, ухватили тюк и потащили к берегу. Земля под ногами захлюпала, оказалась мягкой и скользкой. Одна из верёвок, которыми был перемотан груз, разболталась, развязалась, недалеко от воды окрутила точно змея, ногу Спиридона. Мужик оступился, зацепился за что-то похожее на корень, выронил свою часть поклажи, толкнув при этом и Меркушку. Заголосив, более от испуга, заскользил, сорвавшись с невысокого берегового изгиба спиной на камни.
Меркушка вслед за ним расцепил руки, выронил то, что нёс, попятился к камышам. Тюк шлёпнулся у самой воды.
– Дроволомы чёртовы! Псы поганые! – заорал возничий, но всё – таки кинулся не к поклаже, а поднимать голосящего от боли Спиридона.
– Вот нечистая сила! – запричитал тот, ухватившись хватаясь за возничего. Так вцепился, что и его чуть не повалил – Неладно что с вашим барчуком! Как прибыл сюда, так из рук всё валится! И помереть-то нормально, как люди, не может! Чёрт приблудный…
Меркуша и взгляда не бросил на повредившегося старика. С трудом ненависть скрывал. Не пытаясь унять сбивчивое дыхание своё, он во все глаза глядел на упавшую поклажу. В страхе попятился, наступил в воду, по щиколотку увяз в песке.
Угол мешковины оттопырился, явив перепуганному
