одухотворенной тишины Храма, я молча спустился по ступеням и встал среди прихожан. На клиросе запели:
– Тебе поемъ, тебе благословимъ, Господи…
Видя, что я не вышел из Храма, староста снова подошел ко мне:
– Чтобы больше я не видел тебя здесь…
На следующий день отец Владимир вручил мне ответ архиепископа Гедеона на два мои послания к нему:
«Такой обширной перепиской мне заниматься некогда. Игнорировать церковные таинства и нормы нельзя, а тем более хотящему быть строителем тайн. Воцерковляйтесь, учитесь и вырабатывайте дух смирения и послушания, и Господь укажет вам дальнейшее» (1983).
С ответом архиепископа отец Владимир вновь привел меня на клирос. И объяснился с регентом. И со старостой мы пожали друг другу руки – извинился он, думая было, что я самозванец какой-то здесь. Однако ощущение жесткого «неприятия» у меня осталось.
Был день Успения Приснодевы Марии. И вынесли плащаницу из алтаря. Началось помазание елеем, привезенным с Афона. С клироса я спустился вниз и подошел для целования плащаницы. Священник помазал меня елеем. И я вернулся на клирос.
– А ты что здесь делаешь? – обратился ко мне, вышедший из алтаря священник.
– Я… пою на клиросе… – ответил несмело отцу Павлу, – благословите, отче, – и ладони сложил, ожидая его благословения.
– Что-то раньше не видел я тебя здесь, – отстранился он. – Почему на клиросе посторонние? – повернул он свою бородку клинышком к регенту. Та недоброжелательно по отношению ко мне ответила ему…
Я вновь тебя к терпенью призываю —
Все сложится для пользы на тебя
Возложенного дела.
Не жди руки на уровне земли,
Которая могла бы быть опорой
На избранном пути высокогорном.
Орел парит на собственных крылах —
И ты пари к Вершинам, опираясь
На собственное сердце.
Письмо 8. Послушник
14 августа 1999.
Друг мой, каждодневное обращение к тебе в письмах вот уже на протяжении 10 дней, почти осязаемым и зримым сделали твое присутствие за моим рабочим столом.
Так и ощущаю перед собой твою колоритную фигуру, широкоплечую и высокую, и исходящие от тебя уверенность и спокойствие, внутреннюю собранность и внешнюю солидность, чего мне постоянно недоставало. Сними же пиджак, дорогой мой человечище, ослабь немного галстук, рассупонься чуть-чуть, чтобы тело не мешало духу воспринимать то, что я сплетаю для тебя в затейливый узор из слов и предложений, вместе образующих разного рода фигуры из последних 25 лет моей жизни после лагерей.
Я как бы вновь вижу твое открытое лицо, умные и добрые глаза. Очки, как всегда, придают тебе некоторый шарм, который так нравится женщинам. Говорят, ты удачно женился – на новой русской.
– Эге, – заметит мой далекий Друг, – это и не я вовсе, а Игорь Калинин, внутренне собранный и внешне солидный. Или – Петр Лабецкий. Он тоже сибиряк – широкоплечий и могучий.
– Так он же очков не носит, – отвечу я.
