не было исповедников. И тогда, не опасаясь уже, он и наставлял меня в слове Божьем.
Не от этого ли страха перед кесарем и вся неустроенность на Руси у нас? Русский народ, могучий в битвах с иноземцами, не с сердцем ли зайца предстоит перед любым маломальским чиновником, за два квартала обходит человека в милицейской фуражке и совершенно не представляет себя где-нибудь в суде, отстаивающим хотя бы самые малые данные ему властями права.
Но если и есть такие права, то устроено чиновниками так, что никто, кроме них самих, и не ведает этих прав, гражданам данных.
Не потому ли, что народ видел все и молчал, и массовый террор возможен стал на Руси над самим же народом? Не потому ли приспешники кесаря и рушили церкви, ломали святыни, уничтожали священников, чинили надругательства над мощами святых? Не потому ли и пьет запоем святая Русь, что в этом помрачении рассудка только и может душа вздохнуть свободно.
В сентябре 1983 меня вызвал архиепископ Гедеон.
Лишь к концу дня дошла и моя очередь войти к владыке – в его просторный кабинет с широким столом. За ним архиепископ – крупный, солидный, как и положено быть владыке. Свободно ниспадающий с плеч подрясник, седые волосы, зачесанные назад, и седая борода придавали крупным чертам лица его благородство и значимость. Он грузно поднялся из-за стола, обошел его и вышел навстречу – благословил.
И таким мелким, таким неказистым показался я себе рядом с ним, что стало как-то неуютно и неудобно мне перед архиепископом. Даже дьякона если взять, – пронеслась во мне мысль, – так по неписаному канону он высоким и мощным должен быть, и с голосом, что если уж воскликнет при начале всенощной «Восста-а-ните-е-е!» – так свечи в Храме могут потухнуть.
А ты-то куда? – укорил я себя.
После непродолжительной беседы со мной владыка обратился к секретарю и настоятелю церкви протоиерею Дмитрию:
– Ну что ж – надо помочь. Стучащемуся да отворят.
Встали мы. Владыка снова благословил меня.
А через несколько дней мне сообщили, что архиепископ принял решение направить меня для несения алтарно-клиросного послушания в Новокузнецк.
Это был очень умный ход владыки, ход сильной фигурой на его шахматной доске, поскольку, зная, что у меня все же жена и двое детей (15-летняя дочь Любаша и 7-летний сын Слава), он мог бы вполне благословить несение моего послушания и в самом Новосибирске. Лишь девять лет прошло, как я вернулся из лагеря.
И теперь мне предлагалось снова оставить семью на неопределенное время.
Видимо, простое рассуждение подсказывало ему, что если мое стремление к церкви лишь блажь и прихоть, то я, в такой ситуации, не оставлю семью, не поеду в Новокузнецк, до которого не две остановки на троллейбусе, а целая ночь на поезде. И тогда будет все ясно с ним: «Извините, мы предложили, вы отказались».
Я же, попрощавшись с сотрудниками по культмассовой работе, поцеловав жену и детей, собрал в небольшой чемодан самые
