до блеска стали прошил холодный воздух. Пустышка, не чета ее собственному мечу, но пусть это и не был Карающий, в ее руках даже зубочистка была способна разить насмерть. Погибель несет не сталь, а руки, что ей владеют. Пусть и бывают одержимые мечи… они всегда по доброй воле попадают в руки своих хозяев.
– Меня учили, что опускать руки – позор. Не выполнять обещания – позор. Не отдавать долгов… позор. – шипящим дыханием вырывались из окровавленных губ эти слова.
Он не двигался с места, а по спине табуном носились и били током мурашки вперемешку с холодным потом. Это был не ее голос… то сама погибель нашептывала ему за спиной.
– Я… люблю тебя, Айзек. – выдавила она из себя и колким толчком между лопаток он почувствовал, как дрогнула в ее руке сталь, – Люблю так сильно, что не могу иначе. И если… мои чувства взаимны, что было бы непозволительной роскошью для меня теперь… подобно Орфею, ты не обернешься назад. Иначе этот Аид заберет меня обратно в свое подземелье с рекой из мертвецов… теперь уже навсегда.
Окрики солдат вырвали его из ступора вместе со звоном стали, упавшей на мелкие острые камушки, что устилали собой двор. Еще несколько секунд он стоял недвижимо, будто переваривая сказанные ему слова, но… когда все же нашел в себе силы обернуться, то не увидел ничего. Лишь брошенный на землю меч и клочки черного тумана, разносимые холодным ветром по воздуху вперемешку с изморозью.
– И я тебя люблю…
Айзек еще долго стоял после исчезновения Беатрис, размышляя, но в конце концов так и не опустил плечи. Все это было похоже на действо дешевого театра. Вот только режиссёр, находящийся среди зрителей, кажется, недостаточно хорошо просчитал того, кого можно было бы назвать главным злодеем. Рыцарь глубоко вдохнул воздух, а затем, подхватив выгнутый дугой обломок металлической балки, оставшийся еще со времени его разминки во дворе, двинулся в сторону конюшен. Его стальные нервы медленно, но верно разматывались, а шар абсолютного спокойствия безнадежно катился в пропасть. По всей видимости недолго осталось до того времени, когда ублюдки, посмевшие сотворить это с его женщиной, будут стоя на коленях умолять заменить раскаленную кочергу на милостивое домашнее аутодафе. Недолго.
Уж он постарается.
Незадолго до этого…
Филипп плохо помнил, как сумел закончить ритуал. С самого начала действа его силы тонким ручейком истекали прочь, напитывая посредников мощью и подкупая эту непостоянную особу – искусницу, колдовскую силу. Последние минуты вообще слились для него в пропитанную наведенными чувствами бесконечность. Он хорошо это запомнил. Разделяя свои и чужие эмоции, он страдал от оглушительной, раздирающей голову боли, пока, наконец, не начала работать защита. Чувства обострились и словно вслушиваясь в них в интимной обстановке,
