дорожки пробегают трещины, но беседка остаётся неподвижной. Мне не нужно, чтобы смертная пострадала, а человеческим строениям доверять нельзя, они такие же хрупкие, как и тела их создателей.
Это даже забавно: сильнее всех пугается именно девочка. Она падает в кресло и смотрит так, словно я по меньшей мере небо обрушил, а не аккуратно землю встряхнул.
– Великая госпожа, не гневайтесь! – вскрикивает Верховная.
Теперь все лежат перед беседкой ниц, даже стража.
– Отдай приказ, – шепчу я на ухо смертной.
Она озирается, и я добавляю:
– Ну же, скажи, что это была игра.
– Это была игра, – послушно повторяет смертная.
– Увереннее, – вздыхаю я.
– Уве… – Она смотрит прямо на меня. Снова щурится и мгновение спустя отворачивается. Вдыхает поглубже, встаёт. – Игра окончена. Никто не умрёт. Я… так хочу.
Верховная жрица принимается благодарить, не поднимаясь с колен. Смертная растерянно смотрит на трещины в каменных плитах.
– Пожелай, чтобы тебя отвели в твои покои отдыхать, – говорю я ей на ухо.
– Какие покои? – шепчет она.
– Увидишь.
Она оглядывается.
– Кто ты? Где? Это ты украл у меня камень?
Это моё сердце, смертная, и я просто вернул его себе. Как ты смеешь обвинять меня в воровстве!
Не дождавшись ответа, она хмурится и обрывает Верховную жрицу:
– Я устала. Отведите меня в мои… эм, покои.
– Конечно, великая госпожа.
Спасёного мальчишку-раба уводят подальше с глаз богини. Уносят, точнее – у него так трясутся от страха колени, что он не в состоянии идти сам.
Смертная в отличие от него уходит с высоко поднятой головой и знакомым выражением на лице: “Ты утомляешь меня, Дзумудзи, помолчи”.
Я насылаю на неё сон в купальне, потому что от вида бассейна у девчонки случается истерика – она принимается хохотать. Я видел такое у смертных – смехом они маскируют страх. Так сильно боится воды?
Проследив, чтобы жрицы уложили её в постель, и приказав духам ветра следить, я оставляю девочку. Нужно подготовить для неё прислужника. Немедленно.
Глава 10. Невольная
Лииса
Он сидит на полу, растрепанный, бледный. Под глазами чёрные тени, стеклянный взгляд устремлён в никуда. Весь он – как брошенная верёвочная кукла. Я видела такие недавно на царском пиру, где его заставили присутствовать. Искусно сделанные, они напоминали людей, только двигались дёргано и странно, а когда кукловод оставлял их – замирали.
Когда он так неподвижен, живут лишь его руки. Чуткие, изящные пальцы сейчас нежно гладят глиняную табличку – каждый вырезанный на ней знак. Что-то о земледелии. Вчера это был трактат архитектора, позавчера – рецепты травника, до этого – труды по истории. Он читал их запоем и с удовольствием пересказывал.
Он слеп, и мне остаётся лишь гадать, каков для него этот мир: танец
