в этой полуулыбке-полуухмылке, но она не была уверена…
– Мотя, это Анна, – медленно проговорила Елина, словно не веря самой себе. – Анна Липецкая, если я не ошибаюсь.
– Не ошибаешься, – подтвердила дама. – Прекрасно выглядите, девочки.
Теперь челюсть отвисла у Матильды.
– Анна – в смысле Аномалия?
– Она самая, – подтвердила дама. – Не уверена, что в настоящее время имею право носить это имя.
Мотя почувствовала, что ей нужно сесть. Судя по сложному лицу Елиной, та испытывала похожее желание.
Это – Аномалия?!
Как? Как татуированная, дикая, психованная девка, из носа которой торчал железный штырь, а уши были изрешечены словно дыроколом, превратилась в эту, черт бы ее побрал, гладкую леди?!
Мотя сделала попытку рассмотреть уши, но они были, как шлемом, прикрыты блестящими каштановыми волосами. Однако штыря в носу определенно не наблюдалось. Да и татуировки, кажется, тоже.
– Вот это крутяк! – восхитилась Мотя. – Не, серьезно? Вы… ты… вы… – Анна?
Дама понимающе усмехнулась.
– Помнишь, как я тебя чуть микроскопом не отоварила?
Последние сомнения развеялись. Еще бы Мотя не помнила, как посреди биологии Шиза обернулась к ней и прошипела: «Еще раз чавкнешь своим бутербродом – убью!» Колбаса тогда встала у Моти поперек горла. Аномалия одной фразой обрушила на нее целую лавину ненависти. Мотю погребло под ней, и потребовалось некоторое время, чтобы она, задыхаясь, сумела выползти на поверхность и вдохнуть глоток воздуха.
«Жрешь и чавкаешь, жрешь и чавкаешь…» – цедила Шиза. Пальцы ее и в самом деле вцепились в микроскоп с такой силой, что побелели костяшки.
До этого дня Мотя вообще не задумывалась о том, что ее привычка может кого-то раздражать. Жевать для нее было так же естественно, как ходить или разговаривать. С той лишь разницей, что, когда Мотя жевала, она чувствовала себя в безопасности.
«Липецкая, ты чего схватилась за прибор?» – забеспокоилась биологичка.
«Клавдия Сергеевна, Шиза меня убьет!» – закричала бы Мотя, если бы рот ее не был забит хлебом. Но она боялась лишний раз шевельнуть челюстью. Микроскоп, с размаху проламывающий ей голову, представлялся не лучшей альтернативой молчанию.
Так что Мотя сидела, окаменев, и в ужасе таращилась на психопатку.
Некоторое время Аномалия гипнотизировала ее ненавидящим взглядом, а потом вдруг осклабилась.
– В Брюсселе – писающий мальчик. А у нас – жующая девочка. Симметрия!
И отвернулась от несчастной Моти, которая чуть не свалилась от облегчения в обморок.
– Мы, кажется, опаздываем, – заметила Анна. Она кивнула на дверь из толстого стекла, за которой виднелись расплывчатые силуэты. – Все уже в сборе.
– Рогозиной не хватает.
– Вы ее
