знаю, бабушка.
Бабушка еще раз провела рукой по окну, и, не увидев пыли, недовольно фыркнула. На какое-то время повисла тишина, а потом Хильда вспомнила о чем-то еще.
– А что насчет красного ковра? – с радостью, что о нем могли забыть, выпалила она. – Его наверняка забыли почистить!
– Милтрес вычистила его и вытрясла, бабушка.
– А…
– И набрызгала лавандой.
Бабушка нахмурилась и махнула рукой – ее внучка была свободна. Мадаленна медленно поклонилась и степенно принялась взбираться по лестнице, но, стоило ей преодолеть один пролет, и шаль Хильда скрылась из вида, она на одном дыхании вбежала на третий этаж и перевела дыхание только за дверью своей комнаты. Луна была яркой, и она без труда нашла выключатель светильника, быстро переоделась в ночную рубашку и с удовольствием устроилась под одеялом. Мадаленна даже летом спала под теплой байкой и никогда не накрывалась одной простыней, даже когда термометр был готов разорваться от жары. Волнения перед скачками не было, и Джон в ней страха не вызывал, и, закинув руки над головой, она посмотрела в окно. Было еще только начало десятого, и спать совсем не хотелось. Скачки должны были начаться ровно в одиннадцать, и ей хватило бы всего полчаса на все сборы. И даже обдумывание своих завтрашних действий сонливости не прибавило – Мадаленна спокойно смотрела в потолок и отчаянно не хотела спать. И бегать по дому тоже не хотелось. Странное, давно не испытанное состояние спокойствия нашло на нее очень не вовремя, и она даже не знала, стоит ли этому радоваться. Подумав и решив, что пессимистом ей тоже не хочется быть, она подтянулась в кровати и взбила поудобнее подушку. Тогда она будет думать. О чем? Мадаленна и сама не знала. Ей было известно только то, что ей очень приятно сейчас сидеть в своей постели, слышать тонкий голос соловья и смотреть на то, как медленно колышется фитиль в фонаре. Внезапно тень от дерева переметнулась на стену, и на письменном столе мелькнуло что-то белое – Мадаленна постаралась приглядеться, но так и не разобрав, что это, потянула листы на себя, и нахмурилась. «Так ли важна Мона Лиза для искусства?» Она почти забыла об этих эссе и надеялась, что не вспомнит ровно до третьего сентября, пока декан Ройтон не попросит сдать все летние работы прямо в ее кабинет. Обычно она приносила их раньше всех, в самом начале августа, но в этом месяце все пошло как-то наперекосяк. Странные были эти темы, и, как бы она не старалась, ничего путного написать не могла, да и не хотела. Сама тема кричала о том, чтобы быть искренним в своих суждениях, раскрыть свою душу, а это было последним, чего хотела Мадаленна. Последний их преподаватель, мистер Флинн, был ярым поклонником консерватизма, и, поэтому во многих вопросах они совпадали, а сейчас от нее требовали нового и непривычного. Мадаленна хотела отшвырнуть бумаги в сторону, но в последний момент положила их обратно на одеяло. Вопрос был острым, но не позерским, что-то в нем буквально так и кричало: «Долой старое искусство на свалку осколков былой
