горят на небосводе
Их золотые божества.
Как напирают эти лица!
Стоит простак, оторопев…
Но чья-нибудь судьба вершится
Под их неистовый припев.
Бозо[5]
К.В.
Вдруг углядела в бытии сожжённом
Орудие колдуньи, и оно
Подложено в жилье молодожёнам.
Так всё сбылось, что было суждено.
Так отомстила бывшая невеста,
И спился муж, всё вкривь пошло и вкось.
Зарытое в укромнейшее место
Спустя десятилетия нашлось.
И нет спасенья от заклятья злого —
Всё новые злосчастия встречай!
Но иногда довольно только слова,
Оброненного мельком, невзначай.
В обсерватории
Куда ни рвёшься духом пленным!
Вот Млечного пути пыльца…
И расцветающим вселенным
Нет объясненья и конца.
Блистательно разнообразным
В столпах нездешнего огня
И утомительным соблазном
Влекущим издали меня.
Так женских платьев переливы,
На миг приковывая взгляд,
Текут, медлительно – ленивы,
И выбор, может быть, сулят.
Зовут – простившись с мелкой скверной,
Нырнуть в алмазную дыру,
И есть в бессмыслице безмерной
Благая весть, что не умру.
«Сильна усталость в этой аватаре…»
Сильна усталость в этой аватаре,
А там вдали трепещут камыши,
Свистят, снуют, жужжат земные твари,
И отдых есть для временной души.
Под этим небом и меня оставьте,
И пусть растает в мириадах лет,
Как память о нездешнем астронавте,
Нелепой жизни выгоревший след.
Но чище карма в этих посещеньях.
Вдруг журавлей увидишь перелёт,
Уснёшь в цветах… Как молвил их священник:
«Степь отпоёт».[6]
Тейярдизм
Наверно, мыслит эта плесень,
И скудный ягель, этот мох,
Олений корм, так чёрств и пресен,
Весь от раздумий пересох.
Всё, все… И даже эти скалы!
Что понял этот крутосклон?
Всех извержений пламень алый
Сознаньем высшим наделён.
Дойдя до белого каленья
Под вечной оболочкой тьмы,
Ядро Земли плодит виденья,
И это наважденье – мы.
И совесть мы не успокоим,
Когда помчатся корабли
Вихрящимся пчелиным роем
От оставляемой
В Закавказье вредоносный магический предмет, подкидываемый в дом.
Сказано оставившим в степи спутника Велимиром Хлебниковым, которого в Иране называли «Гуль-мулла» («Священник цветов»).
