и заковыриста,
Чистосердечна и тепла…
А, может быть, ей лет четыреста,
Она русалочкой была.
Вновь, не единожды воспетую,
Из бездны вод её зови,
Где, вовсе возраста не ведая,
Вся молодеет в миг любви!
Глядишь в лицо такое юное
И знаешь: море глубоко,
И слышишь пенье златострунное,
Пленённый гуслями Садко.
Рогожский городок
Былые вихри
С годами стихли.
Дерзаний дали
Золою стали.
Но строги храмы,
Гласят, упрямы,
О Китоврасе
И смертном часе.
И дух полыни
Живуч доныне,
И тронут розан
Сырым морозом…
Лик на убрусе
Над грустью Руси.
Герань
Вот на урок спешишь, бывало,
И всюду, лишь в окошко глянь,
Цветёт в глуши полуподвала
На подоконниках герань.
Она из мест, где лев и серна
Вписались в золотую вязь,
Через Германию, наверно,
До Петербурга добралась.
Давно уж этот быт охаян,
И всё же там и посейчас
Живёт любимица окраин,
И верен ей служилый класс.
Всё дарит кроткую отраду
Неробким людям ремесла
И с перерывом на блокаду
Столетия перенесла.
Я нынче бытоописатель,
Романтик отдаленных дней,
И стал мне стойкий обыватель
Корсаров красочных милей.
И снятся мне полуподвалы,
И, чуткий школьник, вижу я,
Как оживляет цветень алый
Скупую повесть бытия.
На Охте
К той надписи – поблизости
Надгробья безымянного,
Уже успевшей выцвести,
Всё возвращаюсь заново.
Там целый мир вмещается,
Хотя давно уж нет его:
«Могила посещается»,
И ведь довольно этого.
Ленинград
Душа твоя всё сокровеннее,
Но и в действительности новой,
Как родины прикосновение,
Мне воздух твой сырой, суровый.
Своей голодной непреклонностью
Моё рожденье отстоял ты
И ледовитой сребролонностью
Своих врагов зачаровал ты.
Обвеял зорями туманными,
Когда вслепую, одичало
Москва с мешками, с чемоданами
Толпою от себя бежала.
Отцу
