трус.
– Ошибаетесь, и я не успокоюсь, пока не проучу вас, сударь.
От этих слов, как от удара хлыста, Марсьяк вскочил.
– Хорошо! Экипажи у подъезда, а Медонский лес под боком, если только вам угодно будет выбрать это место, – проговорил Марсьяк, меняя манеры отчаянного гуляки на тон светского человека.
– Место для меня не имеет значения, я хотел бы покончить с этим как можно скорее, потому что спешу… И притом я здесь никого не знаю.
– Назовите имена, и мы отыщем кого-нибудь из ваших приятелей.
– В Париже у меня нет ни друзей, ни знакомых, – заметил тот. – Я приехал сюда ночью, а завтра утром должен уехать.
– Что ж, мои приятели могут оказать вам услугу. Викарио, друг мой, согласны ли вы быть секундантом этого господина?
– Как! Я ведь даже не знаю, кто он! – изумился Викарио.
– Прошу вас сделать это для меня, – настойчиво продолжал Марсьяк.
– Пожалуй, я согласен, но ведь нужен еще один человек.
– Возьмите Медерика.
– Очень благодарен вам, сударь, за оказанную вами услугу, – проговорил незнакомец.
– А вы, Карлеваль и Буа-Репон, пойдете со мной, не так ли? – обратился Марсьяк к двум другим своим приятелям.
Те мгновенно изъявили согласие. Викарио, хлопнув по плечу сильно подвыпившего Медерика, прошептал ему на ухо:
– Ты знаешь, что Марсьяк должен драться через час?
– Что за приступ храбрости! И с кем он дерется? – спросил Медерик.
– С каким-то субъектом, которого совершенно не знает. И ты должен быть его секундантом.
– Но кто же он такой?
– Кажется, американец, только из южных.
– Француз всегда должен оказать поддержку американцу, особенно если он его не знает, – философски изрек Медерик.
Все шестеро вышли из залы. Спускаясь по лестнице, Марсьяк шепнул что-то Викарио на плохом испанском языке. Через пять минут, заехав за оружием к Карлевалю, противники уже катили по дороге к Медону.
– Я напишу преинтересную хронику, – бормотал заплетающимся языком Медерик.
II
ДУЭЛЬ
Что может быть прекраснее восхода солнца в лесу! Веселое чириканье только что проснувшихся птиц, горячие ласки солнечных лучей, обливающих ярким, ослепительным светом и скромную, стыдливую фиалку, и душистый ландыш, и ароматную листву зеленого леса. Все вокруг ликует, и этот праздник природы находит отражение в душе человека.
Бедняк, растянувшийся на зЭлен траве Медонского леса, был, вероятно, того же мнения. Лениво потягиваясь и зевая во весь рот, он философствовал и, по всей видимости, нисколько не тяготился тем, что не может валяться на своем собственном диване в парижской квартире.
– Будь у меня моя прежняя комната в Сен-Дени, – спокойно рассуждал он, – я не мог бы наслаждаться этим чудным зрелищем.
Но,
