натуральной, исключительно природной. Пруд заполонили водоросли, он весь был покрыт узорами ряски. Для кого-то это была и вовсе не грязь, а настоящая, не загаженная безалаберным человеком природа. При желании можно было прийти на зелёный лужок-бережок, развернуть удочку и стоять, выбирая между зарослей лунку, чтобы полусонный ротан, перебарывая свою лень, имел возможность открыть основную часть своего туловища – рот – и заглотить крючок. Если у рыбака глаз был намётанный, то ему оставалось только тягать да тягать карликовых лупоглазых хищников, которые имеют вкусное белое мясо. Если имеет! То бишь если у него, у этого ротана, кроме чрезмерной головы и ершистых плавников, успело на хребте что-нибудь нарасти.
– Ага, попался?! – воскликнул старик, снимая с крючка увесистую рыбицу, чешуя которой сверкала в лучах заходящего солнца.
– Попа-ался! – обречённо протянул Ротан человеческим голосом.
– Долго! Долго я ждал тебя! Теперь ты должен… обязан устроить мою судьбу! – крикнул старик Ротану, имеющему не грязно-серо-зелёную чешую в коричневых крапинках, а серебристую, которая и свидетельствовала о его волшебности.
Каждый год ранней весной или поздней осенью выходил старик на пруд и закидывал удочку.
Летом было очень жарко, а жару старик не просто не любил – не переносил. Да и ротан, угнетённый зноем, не проявлял признаков жизни, прячась в зарослях подводных растений. А в прохладные вечера рыба летела на крючок, как бабочка на огонь, к удовольствию всех котов и рыболовов.
– Ну что, наловил себе на ужин? – спрашивала старуха, глядя своими невинно-детскими голубыми глазами на возвращающегося старика. – Или только коту?
Старик, тая под старухиным взглядом, в котором светились чистота и незлобие, кротко отвечал:
– Наловил, Глазки мои, наловил!..
Было вовсе неважно, сколько рыбёшек выудил старик, главное, что был он при деле.
И старуха, которую он называл Анютины Глазки или просто Глазки, тоже была при деле, потому что ждала его. А дело это – ожидать – очень непростое! С этим согласится каждый, кто в своей жизни кого-нибудь ждал.
В жизни, однако, в большей степени ждал старик.
Он ждал, когда же, наконец, на его крючок позарится Серебряный Ротан, который своей волшебной силой мог обустроить одинокую стариковскую жизнь.
Старуха-то наша, Анютины Глазки, не была, что называется, стариковою старухой. Она долго работала в пансионате у грязного пруда и, выйдя на пенсию, осталась жить здесь. А старик любил приезжать в этот пансионат, где знакомый директор всегда устраивал его, выделяя отдельную комнатёнку. И однажды директор предложил ему свободную комнату по соседству со старухой.
Комната вместила все стариковые вещи из студенческого ещё рюкзака и была, что самое важное, прохладной.
Старик-то был совсем ещё не стар. С соседкой он быстро поладил, оценив её детский нрав и отсутствие у неё каких-либо корыстных намерений. Они виделись только на кухне или в прихожей, и отношения между ними были очень дружескими.
Старик
